Сергей Чевгун - Мои пятнадцать редакторов (часть 2-я)

В январе 81-го "Аквариум" был выправлен, перепечатан на машинке и отправлен во Владивосток. Повесть Ю. Кашуку понравилась, однако опубликовать "Аквариум" в альманахе так и не удалось: в Приморском СП от сатирической повести отмахнулись как от зловредной мухи.

— Может, тебе повесть в Москву послать? Какому-нибудь писателю-сатирику? — предложил Витя Ксенофонтов. — Горину, например, или Арканову. Неужели не помогут?

Мы с Витей были наивными, как младенцы в роддоме. Для того, чтобы помогать молодым писателям, надо быть как минимум Горьким, с его характером и судьбой. Но Алексей Максимович умер задолго до того, как повесть появилась на свет, а другого Горького найти в Москве было проблематично. И тем не менее. В справочнике членов СП СССР я отыскал адрес А. Арканова и отправил "Аквариум" в Москву. Ответа жду до сих пор. Наверное, повесть всё ещё читают.

С работой мне помог Витя Ксенофонтов — созвонился со знакомым редактором и рекомендовал меня как хорошего журналиста, прилетевшего с материка. В первых числах февраля я уже сидел в автобусе и ехал в Углегорск — устраиваться в газету "Ленинское слово". Там нашлась вакансия корреспондента в отделе промышленности.

Редактором был Е. Замятин [1] Евгений Николаевич Замятин (1947–1993 гг.) — сахалинский поэт, издал около десяти поэтических сборников — "Одолень", "Перекаты" "Рунный ход" и др. . Для нынешних сахалинцев это имя вряд ли скажет больше, чем фамилия, имя и отчество. А лет тридцать лет назад член Союза писателей СССР поэт Евгений Замятин прочно входил в обойму известных островных поэтов, наравне с Е. Лебковым, И. Белоусовым, В. Богдановым, М. Финновым.

— Особо представляться не надо: мне о тебе Витя Ксенофонтов много рассказывал, — сказал Замятин при первой встрече. — Пока что поживёшь в гостинице, а через недельку, другую переедешь в общежитие морского порта, этот вопрос уже решен. Так что, Сергей, берись за дело. В шахте бывать приходилось?

— Да нет, я всё больше на поверхности фактуру собирал.

— А теперь из-под земли её придётся добывать, — усмехнулся Замятин. — Наш район как называется? Углегорский. Мы на угле живём, про уголь и пишем. Завтра же поедешь на шахту за репортажем! А пока иди в гостиницу, устраивайся. И газету с собой возьми, полистаешь на досуге.

Вечером в гостинице я листал "Ленинское слово". Вполне приличная газета, хотя и не без официоза. А куда от этого денешься?

Ладно. Приехал на Сахалин — и хорошо. Посмотрим, что дальше будет.

А дальше был автобус до Шахтёрска, встреча в шахтоуправлении и служебная машина, подбросившая меня до Тельновска.

— Сейчас переоденетесь — и пойдём в шахту, — сказал мне в раскомандировочной горный мастер. — Сразу скажу: никаких сигарет со спичками. В шахте пользоваться открытым огнём строжайше запрещено. Из-за метана. Взорваться можно.

Вот те на, подумалось мне. А как же Высоцкий со своей песенкой про рядового Борисова, подравшегося на гражданке прямо в забое?

Поглядел бы я на шахтера с дымящимся "чинариком" в зубах! Видать, не бывал знаменитый бард в Тельновской шахте.

Я покурил с запасом, переоделся. Не удержался и глянул в зеркало. Отразился в нём весь как есть — в шахтёрской робе и резиновых сапогах с портянками, с КИПом через плечо и лампочкой во лбу. Не Стаханов, конечно, но что-то вроде этого.

Углегорский район — не Донбасс, здесь в шахтах стволы не вертикальные, а горизонтальные, с уклоном. Увидишь узкоколейку, уходящую в сопки — иди по ней

смело, непременно в шахту попадёшь. Вот и мы с горным мастером двинулись по узкоколейке. Прошли с километр — и увидели у подножья сопки устье шахты. Глянул я в последний раз на красное солнышко, включил свет во лбу — и подался в подземное царство за репортажем.

Пока добирались до очистного забоя, мастер старательно осыпал меня шахтёрской терминологией: лава, штрек, горизонт, пласт… Про соцобязательства пока разговора не было. Впереди грохотало и лязгало, угольную пыль потоком воздуха выносило из забоя. Так что к правофланговым пятилетки я пришёл как равный к равным — усталый и с лицом, чёрным от пыли.

— Как мы работаем? Да так вот и работаем: вперёд не вырываемся, но и сзади не отстаём, — говорил бригадир, снисходительно поглядывая на слегка очумевшего корреспондента. — Пласт нам хороший попался, толщина — до шести метров, бывает, что и до десяти доходит, не успеваем забой от уголька очищать.

Я торопливо записывал в блокнот всё, что мне рассказывали. Ручка поскрипывала угольной пылью. Будь у меня в руках диктофон, думаю, он непременно бы раскашлялся. А то и бюллетень на недельку попросил.

Время стахановских отбойных молотков давно прошло. В забоях гремели и лязгали машины. По транспортеру уголь подавали на вагонетки и отправляли на угольный склад. Не антрацит, но для народного хозяйства вполне сгодится.

В поисках фактуры я полазил по штрекам, спустился на нижний горизонт. Особой романтики, признаться, не ощутил: почти что столичный метрополитен, только без эскалатора, ну, и освещения бы добавить не помешало. Про двести метров горных пород над головой как-то не думалось: какая разница, двести или двадцать? Случись обвал, хватит и двух за глаза. Впрочем, обвалы на сахалинских шахтах — большая редкость.

Про обвалы Замятин вычеркнул, а метрополитен оставил, поскольку был поэтом и любил образный язык.

— Ты в следующий раз картинками не увлекайся, ты больше фактуры бери, — добавил редактор, отправляя материал в набор. — Горком любит факты, цифры, ему нужны сводки, соцобязательства… Ладно, поработаешь — сам узнаешь.

"Ленинское слово" выходило не три раза в неделю, как большинство "районок", а четыре, поскольку считалось городским изданием. Больше было и корреспондентов — на две штатных единицы. Звали их Света и Женя. Одна была симпатичной, что для журналисток не редкость, а другая — умной, что тоже ничего. Симпатичная вскоре уехала на материк, а умная вышла замуж и осталась в Углегорске. Может, и сейчас там живёт, поскольку газета до сих пор выходит.

Частым гостем в редакции был тогдашний собкор "Советского Сахалина" В. Гулий. Приходил, передавал по телефону очередную информацию о героях-шахтёрах и снова исчезал — до очередного материала. В модном кожаном пиджаке, собкор знал себе цену и вполне соответствовал образу журналиста партийной газеты: принципиальность, деловитость, высокие моральные качества, и т. п.

Однажды Гулий принёс мне целый блок дефицитных в то время болгарских сигарет "Стюардесса" — купил в буфете горкома партии. Это было кстати: меня, несознательного, в партийные буфеты не пускали. Мы с удовольствием подымили на редакционном крыльце.