Владимир Сапожников - Счастливчик Лазарев

— А зачем они, рыбки? — наивно спросил Артем. — Такие маленькие.

— Как ты не понимаешь? — всплеснула руками Надя. — Аквариум — это же целый мир, необыкновенно сложный и прекрасный. Это океан в миниатюре, и его создатель — Стас. Понимаешь, Стас — Зевс, Юпитер, всемогущий бог, милостивый и мудрый.

И теперь Надя говорила все так же увлеченно, красиво, она постоянно припоминала писателей, богов, философов. Она была тоненькая, миниатюрная, но Артему почему-то казалось, что все в этом доме — в ее маленьких крепких руках.

— Ах, Артем, жаль, ты не понимаешь, что человеку нужно свое убежище, свой малый мир, в котором он был бы всегда сам с собой. Человеку, словно планете в безбрежности мироздания, нужна собственная орбита.

У Нади тоже была своя «орбита»: она увлекалась садовой клубникой. В первую же субботу Надя и Стас посадили Артема в свой «москвичок» и повезли на дачу, которая называлась почему-то «шале». Когда приехали, Надя взяла Артема за руку и торжественно подвела к клубничным грядкам. Подняла хлорвиниловую пленку и, ликуя, сорвала с любимого корня несколько ягод. Величиной клубничины были чуть не с кулак и уже наливались ярой, словно утренняя заря, спелостью. И это в начале июня! Свои грядки Надя тоже называла «экспериментальными отсеками», но сад был ее, Нади, миром и убежищем. Между прочим, пугало на клубничной плантации было обряжено в женское платье — Надину цветную юбку, шляпку и старенький свитер.

Пять сортов «виктории» выхаживала Надя: от раннеспелого чемпиона-северянина до рекорднопоздней неженки «чилийки», и все грядки накрывались пленкой, чтобы сорта не перемешались.

— Ешь, — угощала она Артема. — Клубника — пища богов.

Из бетонного погреба она достала пять стеклянных бочоночков с притертыми пробками и краниками внизу. Нацедила из первого бочоночка, и на веранде запахло клубничным цветом. Оказалось, во всех бочоночках разное вино, из каждого сорта клубники — свое. Под испытующими взглядами Нади мужчины снимали пробу, хвалили. Вина были мягкие, игристые, но не безобидные: после третьего сорта у Артема зашумело в голове.

— Ну, а ты как живешь? — спросил Артема Стас, когда, сбросив пиджаки, в домашней обуви они сели за стол. — Что у тебя с ногой?

— Парочку пальцев тундра съела.

— Бедный Артемчик! — пожалела Надя, а Стас попросил: — Как дело было?

— Пурговал возле вертолета двое суток. Из Кур-Хонолаха на базу возвращался, двигатель обрезало.

— На авторотации садился?

— Ну да. Повезло: на сугроб плюхнулся, даже машину не помял. А дуло с морозцем, пришлось в снег закапываться.

…И пошли воспоминания. Вертолетчику-северянину только налей да слушай, не перебивая. Считай, каждый его рейс — история, то смешная, то грустная. Вез однажды охотника-юкагира в райцентр орден получать, и всю дорогу просил его охотник «порулить» вертолетом, связку песцов предлагал. А то пришлось на одной зимовке хоронить двух полярников, точнее то, что от них осталось после трехнедельного хозяйничанья леммингов и песцов: парни поссорились и застрелили друг друга. Разговорился, разошелся Артем, искурили они со Стасом две пачки «Сфинкса», опустошили все пять Надиных бочоночков. Когда Надя проснулась и вышла на веранду, друзья еще беседовали.

— А не рвануть ли мне на пару годиков на Север? А, Надя?

— Ложитесь спать, — сказала Надя, свежая после сна, все еще похожая на юную студенточку. — Во-первых, у тебя зрение, а во-вторых, научная работа.

— …А в-третьих, я забыл, где в кабине компас и как двигать ручку шаг-газа. — Стас невесело усмехнулся. — А ведь я любил летать, Артем. Переберешься к нам, пойду к тебе стажером.

— О господи, — всплеснула руками Надя. — Заговорило ретивое: выпили пять бочонков! А ну в постель сию же минуту… стажеры!

Артему спать не хотелось, он вышел за ворота. Вокруг Стасовой дачи — крыши и крыши, целый город с улицами и переулками, террасами, спускавшимися в низину. Дачи стояли плотно, и каждая не походила на соседнюю. Разрисованная петухами мазанка притулилась к полосатой, как пограничная будка, двухэтажной башне. Дом-шалаш удивленно смотрел единственным окошком на яйцеобразную казахскую усыпальницу, увенчанную телеантенной. Артем растерянно остановился перед сооружением на сваях, похожим на жилище рыбаков государства Заир. Зачем сваи в лесу? Виллы с колоннами, круглые чумы, шлакоблочные сакли, и над всем этим пестрым скопищем строений господствовала дача-минарет, на плоской крыше которой сидела очень толстая женщина в лифчике и пила чай.

Жужжали пчелы, где-то стучали молотком, в раскрытых окнах трепыхались занавески, невидимая женщина пела «Рушничок».

За тополями, по словам Нади, была река, и Артем решил искупаться. Он долго шел в указанном направлении, плутая по переулкам и улицам… чего? Города? Села? Поселка?

Загорелые, крепенькие дети играли в бадминтон, мужчины в панамах замерли, словно изваяния, над шахматной доской, в небе плыло мягкое, ласковое солнышко. Это не походило ни на город, ни на село, ни на лагерь, потому что тут никто ни с кем не разговаривал, никто никуда не спешил, на улицах не было прохожих. Все сидели по домам, молча пили на верандах чай, ели. Снова и снова с чувством запевала «Рушничок» невидимая женщина. Споет до половины, замолчит, потом начинает снова.

Закуковала кукушка, и Артем подумал, что все это похоже на пасеку. И кукушка здесь куковала задумчиво, без страсти, сыто. Как на пасеке.

Наконец Артем вышел на берег и остановился в растерянности. Насколько хватал глаз, берег был утыкан удилищами закидушек с колокольчиками. Удилища стояли так часто, что сливались в сплошной тын. Прохода к воде не было: частокол удочек бесконечно тянулся вдоль берега. Освежиться бы не мешало после бессонной ночи, но опасно: запутаешься в лесках. Артем повернулся, пошел прочь. Он не любил эту реку: двадцать три года назад в ней утонули его родители. «Так тебе и надо!» — обернувшись, сказал реке, имея в виду колючий тын удочек, повторявший линию берега.

Кажется, именно этим утром поколебался Артем в своем решении перевестись в Барнаул. Что-то все было не то и не так, но хотелось отблагодарить тетку за ее великое добро, хотелось, вернувшись, сказать тетке:

— Ну вот, собирайся, теть, поехали к твоим родным могилам.

И до Потайнушки, считай, было отсюда рукой подать, и в конце концов Артем, наверное, подал бы заявление, не разразись в семье Поповых скандал, странный скандал, невольным виновником которого оказался он, Лазарев.

Когда Артем вернулся из Шелоболихи, где больше недели прибирал могилы родителей, Надя вся в слезах попросила его переселиться в гостиницу. Стас, сказала она, болен, случился у него нервный стресс, сейчас он впал в глубокую душевную депрессию.