Владимир Сапожников - Счастливчик Лазарев

Впрочем, Сурен видел определенный выигрыш в том, что Женька подольше поплавает за бортом семейной жизни, научится защищаться и нападать, узнавать, где сказка, а где не приправленная иллюзиями жизнь. Как и Вронский, он предпочел бы Анне Карениной-девочке Анну Каренину-женщину в расцвете сил. Пусть Женькиным приданым будет ее жизненный опыт, накопленный, что ж, старинным способом проб и ошибок. Личность уникальна тем, что она вынесла, пройдя свой цикл проб и ошибок, обретя знания, которые не вычитаешь в книгах, самые дорогие человеческие знания.

А пока ей нужны «синие ветры камлания»…

— Скажу больше, — продолжал Сурен. — Вы пили вино из пробки, и Артем рассказывал про хромого медведя.

— Ах, письмо! — вспомнила Женька. — У Сурена феноменальная память, Артем. Посмотрите, какие интересные старики. Кто это, Сурен? Пат и Паташон? Они циркачи?

Через холл шли два седых человека. Один высокий, в роговых очках, не по-стариковски прямой и поджарый, другой короткий, квадратный, с крупной, буйно лохматой головой. Но это были не артисты цирка, а ученые, академики, имена которых известны всему миру. Один в строгом темном костюме, другой в полосатой кофте с ярким галстуком. У одного сухое, тонкогубое лицо, у другого — скуластое, низколобое, первобытное, но по какому-то неуловимому признаку их сразу заметишь и выделишь из толпы. Академики, молча улыбаясь, прошагали через холл, наверное, видя и различая отдельных людей столько же, сколько различаешь листья на дереве. Эта потусторонняя улыбка, погруженность в себя — признак интеллектуальной мощи — и делали похожими их лица.

Важный человек в военной форме шагнул им навстречу, поклонился. Все с той же потусторонней улыбкой академики пожали протянутую руку. И тотчас забыли о его существовании, едва ли заметив, с кем поздоровались. И зачем.

— Нет, Женя, это не циркачи. Это богатыри. Помнишь богатыря былинного, который нес в котомке за спиной тягу земную? Сила мозга каждого из этих стариков равна, может быть, тысяче обыкновенных сил.

Тысяче? Нет! Великий мозг количественно ни с чем несопоставим. Количество относительно, качество же всегда уникально, и гению подвластно любое количество. Если бог — великий ученый, то великие ученые — боги. Идеи этих стариков материализовались в разных сферах техники, экономики, давно стали составной частью бытия человечества.

— Один из этих ученых, Артем, разработал целую систему освоения речных островов под картофель, с широчайшим применением удобрений и новейшей техники. И все это в качестве развлечения, вечернего хобби: ученый этот — геолог-нефтяник.

К вершинам, где обитают люди масштаба этих могучих стариков, и стремился по виткам своей спирали Сурен. Вот истинный смысл жизни — наслаждение властью, которую дает интеллект, властью, которая поднимает тебя на такую высоту, откуда люди представляются клавишами послушной машины, элементами сотворяемой тобою формулы.

Старики-академики ушли, и в холле стало пусто. Люди по-прежнему сидели в креслах, курили, разговаривали, журчал фонтан, но холл сразу опустел, погас.

— Картошка и хлеб — это, конечно, хорошо, — сказал Артем. — Ученые, я читал, хотят делать черную икру из нефти. Наверное, сделают, и черной икры будет вдоволь: ешь не хочу. А дальше что? Детский вопрос, правда? Побывал я у своего друга в Барнауле, и что-то запала в голову эта мысль. Как-то спросил я у него: «Кто живет у тебя за стенкой?» — «У них красный «Запорожец», — ответил Стас, мой друг, горожанин. И все. Больше о соседе, с которым под одной крышей живет, Стас ничего не знал.

И Артем стал рассказывать про этого самого барнаульского товарища, который был когда-то асом вертолетного дела, чуть ли не космонавтом, а сейчас разводит на научной основе золотых рыбок. Рыбки-вертолетики! Рассказывал Артем интересно, взволнованно, он умел удивляться — черта, свойственная дикарям и талантам.

— Сидят по дачам, чай пьют, молчат. Заплоты, ограды, колючая проволока. Тихо…

— Ожидалось, мощь техники сплотит людей, — сказал Сурен. — Получилось не совсем так. Души разлетаются, как звездные галактики.

— Почему, — спросила Женька, — разлетаются?

— Я плохой социолог, но, мне кажется, крепко еще сидят в человеке инстинкты наших праотцев. Как и зверю, человеку свойственно неприятие диктата необходимости. Но, я думаю, это вовсе не смертельно, человек все-таки прогрессирует, и прежде всего под влиянием науки, технического перевооружения жизни. Возможности науки возрастают в геометрической прогрессии, и недалеко время, когда наука прольет свет в тайная тайных души человеческой.

— Твои гениальные старички или ты сам прольешь этот свет? — спросила Женька. — Ура, человечество спасено: скоро Суреновы старички нахмурятся и в свободное время изобретут что-то вроде клея для цементирования душ! И грешные души людские засветятся счастьем единения! — Женька испепеляла Сурена лазоревой голубизной бешеных своих глаз. — Хочешь, я скажу, что вы, физики-химики, все время изобретаете во главе со своим архангелом Эйнштейном? Диван-кровать да клозет со всеми удобствами. И тем самым плодите Обломовых. Да, Илюшечек, которые «научно» разводят золотых рыбок. Обломов неправильно написан. Он не только вдохновенный лодырь, он занимался в жизни какими-нибудь пустыми важностями вроде рыбок или что-то коллекционировал. Я тоже Обломов, потому что коллекционирую знания, которые меня не волнуют. Знаешь, что изобрети, Сурен? Хватит нейлона и перлона для бренного тела! Ты изобрети что-нибудь такое… такое, чтобы люди, не страшась бездны, вдруг захотели догнать солнце. Да, солнце! Чтобы они поверили, что его можно догнать, и люди поставят тебе золотой памятник. А синтетики больше не надо, ты ее не изобретай. Это же пошло и не ново, потому что всюду синтетика! Впрочем, я говорю, кажется, глупости. Вы меня не слушайте, выпила.

Самокритично, ничего не скажешь. В ее тираде проявилась во всем блеске милая Женькина способность — вдруг взорваться без всякой причины и кинуться на противника с шашкой наголо. И так у нее всегда: ни логики, ни аргументов — калейдоскоп из своих и чужих мыслей! Чему и как, о боже праведный, учат гуманитариев?!

И как объяснить, что его, Сурена, интеллект, привыкший к точности, железной дисциплине, всякий раз пасует перед этим сумбурным напором, неубедительной цветной «лирикой», замешанной на юношеском максимализме? Почему слушать, видеть эту взбалмошную, алогичную, своенравную девушку — для него всегда счастье?

Женька отпила из своего фужера, закусила лепестком цветка из ресторанной вазы и опять оглянулась на дверь.

— Да будет мне позволено отклониться от темы и рассказать сказку, слышанную от моей горячо любимой мамы, — начал Сурен. — Однажды подданные одного восточного владыки стали роптать, жалуясь на бедность. Царь отреагировал на эти жалобы чисто по-царски. Он приказал открыть двери подземелий, где хранились сокровища, и повелел: пусть каждый берет что хочет и тащит себе на здоровье все, что облюбует. Но уговор: в царской сокровищнице появиться с мешком разрешено лишь один раз. Многие не поняли хитрости венценосца, хватали что попадалось под руку и спешили прочь. Так поступали глупые люди, а их оказалось большинство, глупые потому, что их трофеями была медная посуда и другие пустяки из этого же дешевого металла. Те, что поумнее, опускались в хранилища подальше и находили вещи из серебра. И лишь немногие добрались до настоящих сокровищ из золота и бриллиантов, найти которые было не так-то просто. В общем, хитрый царь не обеднел, подданные остались довольны, и в том царстве-государстве наступил мир и покой. Моя мама осуждала тех, кто нахватал медных тазов и кастрюль, потому что она любила дорогие украшения. Впрочем, я не о моей горячо любимой мамочке, я хотел ответить на тираду Евгении Павловны об Обломове и вашем друге, Артем. Знаете, почему сытые люди сыты? Потому что они довольны тем, что насмешница-судьба сунула им. Хоть медную поварешку жирных щей, для счастья им больше ничего не надо.