Мара Олтман - Тело дрянь. Донесения с фронта (и из тыла)

Он привел в пример тех животных, которые при испуге застывают на месте. «Кролики в пустыне при появлении гремучей змеи притворяются мертвыми, — сказал Фёрлан. — Змеи не любят падаль, поэтому кролика это может спасти».

Притворяясь мертвым, животное переживает непроизвольное снижение пульса и кровяного давления. Не исключено, предположил Фёрлан, что теряя сознание из-за эмоциональных триггеров (страха, шока, отвращения, фобий, душераздирающего зрелища), мы переживаем отголосок древнего позыва прикинуться мертвыми, свойственного прочим позвоночным.

Несли ли обмороки пользу нашим предкам, зависело от того, с какими хищниками они имели дело. «Буду ли я вас уважать, потому что вы лежите на земле и не представляете опасности? Или воспользуюсь моментом, чтобы прикончить и откусить голову?» — обозначил Фёрлан выбор, стоявший перед потенциальным хищником. В конечном счете определить, было ли выгодно терять сознание в эпоху палеолита, невозможно. «Кто знает?»

Короче говоря, вряд ли мозг моей подруги пытался спасти ее от ссоры. Однако она могла так перепугаться, что некий древний механизм решил спасти ее от того, чтобы быть съеденной заживо.

К этому моменту я была уверена лишь в одном — что чувствую себя последней сукой. Я не осознавала, насколько людям свойственно терять сознание от эмоций. Я была уверена, что падавшие без чувств при виде шприцев или от шокирующих новостей имеют чрезвычайно низкий порог чувствительности. В той или иной степени они казались мне слабаками.

«То есть эти люди вовсе не трусливые?» — спросила я у Талло.

«Нет, это не их вина», — сказал он.

Я отказывалась верить. «Звучит слишком высокопарно, вам не кажется?»

«Нет», — отрезал он.

Оказывается, склонность к обморокам из-за эмоциональных стимулов часто бывает генетической. Некоторые просто не могут не отключаться при виде медицинской иглы — точно так же, как аллергики не способны не чихать во время сезона цветения. Когда я буду смотреть кино в следующий раз, постараюсь больше сопереживать инженю, теряющей сознание от зрелища острозубого и покрытого слизью пришельца.

Прежде чем мы с Талло попрощались, я задала последний вопрос.

«Как заново поверить своему телу?»

Он секунду помолчал. «Понимаю, это страшно, — сказал он. — Терять контроль над телом всегда страшно. Однако помните, вы всегда очнетесь». Хотя триггеры обморока по-прежнему неуловимы, некоторые шаги все же могут снизить его вероятность. Наилучшая профилактика — потреблять побольше воды и соли. Если вода увеличивает объем циркулирующей крови, то соль способствует удержанию влаги, что делает падение кровяного давления менее вероятным. «Люди считают соль вредной, — сказал Талло, — но она вредна только при высоком давлении».

Не менее важно делать упражнения и прислушиваться к собственному телу. «При первых симптомах, — сказал он про головокружение, туман перед глазами, приглушенный звук, пот и тошноту, часто предвосхищающие обморок, — сразу ложитесь на спину и вытягивайте ноги вверх».

Предобморочная слабость не означает, что обморок неизбежен.

Знай я это раньше, то вместо того, чтобы тянуть руку в надежде задать вопрос, я бы сразу плюхнулась на пол, будучи еще в своем уме.

«Как уже было сказано, от вас требуется только одно — обеспечить мозг кровью», — сказал Талло.

Фёрлан тоже уговаривал меня вернуться на донорскую кушетку: «Идите сдайте кровь. С вами ничего не повторится, я вас уверяю».

Он посоветовал кое-что еще — не думать об отключке: «Когда будете там, просто смотрите в окно и говорите себе „ну разве не прекрасный видок?“»

Через неделю я записалась на посещение кровомобиля во второй половине дня.

Главной проблемой оказался выбор одежды. Я верила своим обморочным друзьям, но на всякий пожарный хотелось надеть что-то удобное и в чем можно безбоязненно описаться. Сменив несколько разных нарядов, я остановилась на черной юбке по щиколотку и белой футболке — настолько длинной, что прикрывала мой пах.

Когда я зашла в кровомобиль, Донна, миниатюрная женщина средних лет в голубой форме, проводила меня в комнатку для медосмотра. Несмотря на то что волосы у меня на руках встали от холода, как миллионы иголочек, мои подмышки умудрились выработать пятна пота размером с обеденные тарелки.

После сбора анамнеза и теста на гемоглобин я предупредила Донну, чем закончилась моя предыдущая сдача крови. Ее это не удивило. «Некоторые в обмороке и обкакаться могут», — сказала она.

Такова жизнь: всегда найдется кто-нибудь, кто тебя переплюнет.

Вместо того чтобы пуститься наутек, я припомнила странную, но по-своему успокаивающую историю Фёрлана. Он полагал, что распятые в былые времена на крестах на самом деле умирали от обморока: из-за обездвиженных ног кровь приливала к нижней половине их тел и вызывала синкопе, но, будучи прибитыми к кресту, они не могли упасть, восстановив приток крови к мозгу. Должно быть, таким изворотливым способом он надеялся придать мне уверенности: пока медсестра не решит меня распять после забора крови, что весьма маловероятно, я переживу даже самый страшный обморок.

Донна решила соблюсти все меры предосторожности. Она уложила меня на кушетку и положила вокруг шеи холодные мокрые полотенца.

Для поддержания меня в сознании она обратилась к моим терморегуляционным механизмам: в участке тела под холодным компрессом кровеносные сосуды сужаются. Она объяснила, что охлаждение шеи высвободит больше крови для циркуляции в мозге.

После этого все было как обычно. Лаборантки, хотя прошло почти десять лет с моего последнего посещения, все так же нахваливали вены пациентов. «Какая прекрасная у вас здесь вена», — сказала работавшая со мной.

Она ввела иглу. Я посмотрела в окно. На ветру болтались несколько пластиковых пакетов, невзирая на которые, я следовала инструкции: «Разве не чудесный вид открывается?» Ответом на мой вопрос были молчание и скептические взгляды.

Через десять минут лаборантка извлекла иглу. Ей повезло собрать целую пинту, которая, как я вскоре узнала, составляла более десятой части всей моей крови. Мне казалось, что это чересчур много, пока я не поговорила со старшим медицинским сотрудником Американского Красного Креста Россом Херроном. Он пояснил, что стандартным объемом пожертвования стала одна пинта, вернее, 525 миллилитров (15 % от общего объема крови человека, весящего не менее 50 килограммов), потому что ровно столько крови можно потерять без значимых физиологических последствий. «Другими словами, — сказал он, — это безопасный уровень кровопотери». Если же кровопотеря превысила 20 %, начинается сущий ад: учащается сердцебиение, сердце качает кровь усерднее, но все равно не может обеспечить все нуждающиеся ткани. «Тогда тяжело пострадавшим делают переливание крови», — сказал он.