Вадим Михайлин - Бобер, выдыхай! Заметки о советском анекдоте и об источниках анекдотической традиции

Карась вообще самый частотный персонаж анекдотов про рыб — и охотнее всех прочих идущий на контакт с людьми:

Пришел мужик на рыбалку. Забросил, сидит. Полчаса сидит, час, второй. Вообще нулями, даже не шелохнулось. Тут выныривает рядом с поплавком карась — морда вздутая, глаза заплывшие: «Чо, мужик, клева ждешь?» — «Жду» (Исполнитель прижимает ладонь к глазам и лбу жестом человека, у которого очень болит голова): «Зря ждешь. Клева не будет. Клево было вчера».

Карась в позднесоветском зооморфном анекдоте — универсальный посредник между рыбами и людьми, причем, как правило, беззлобный и безвредный болтун. Не то ерш:

Плывет по реке лещ. Навстречу ерш: пузо толстое, морда блаженная, колючки веером. «Ты откуда такой довольный?» — «Да червями на халяву обожрался».

— «Где?» — «Да вон, лодку видишь? С утра там подъедаюсь». — «Ну спасибо», — и по газам. Ерш (у исполнителя медленно сползает с лица улыбка, и на ее месте появляется злобный прищур): «Плыви, плыви. Хер тебя кто будет семь раз подряд из лодки выкидывать».

Говорить о фильме или мультфильме, который мог выступить в роли исходного текста для анекдотов про рыб, бессмысленно. Пара сколько-нибудь пригодных в этом плане визуальных текстов — это мультипликационный микросериал «Осторожно, щука!» (1968) Михаила Каменецкого и Ивана Уфимцева и «Бобры идут по следу» (1970) Михаила Каменецкого, где щука выступает в роли основного и самого интересного действующего лица. Но если происхождение бобра как анекдотического персонажа связывать с мультфильмами Михаила Каменецкого можно и нужно, то по отношению к рыбам эта операция мало перспективна. Во-первых, в соответствующей анекдотической серии как раз щука если и появляется, то в роли незаметного статиста. А во-вторых, все «рыбные» анекдоты без исключения завязаны на «человеческой» рыбалке, которой в этих мультфильмах как раз и нет — если, конечно, не считать таковой неоднократные попытки бобрят поймать щуку с применением разного рода кустарных технологий.

Если для анекдотов про рыб указать какой-то конкретный медийный источник практически невозможно, то применительно к анекдотам про ежика он очевиден — это мультипликационная лента Юрия Норштейна «Ежик в тумане», снятая в 1975 году. Еж — стандартный персонаж в советской мультипликационной традиции еще со сталинских времен, но там у него совершенно другие характеристики, чем у ежика анекдотического, — это солидный, рационально мыслящий, наклонный к дидактике резонер, тогда как ежик из анекдотов есть существо, по степени неотмирности уступающее только лосю. Что понятно, если учесть сюжет норштейновского мультфильма и в особенности тамошнюю стилистику. Одинокое путешествие героя, с одной стороны, способного на сильные эмоции, а с другой, постоянно пребывающего в состоянии полной отстраненности, через пейзаж, залитый феллиниевским туманом; его встречи с персонажами и обстоятельствами, буквально взывающими к символической интерпретации, — все это было настолько нестандартно, что не могло не породить отклика в культуре анекдота. Наркотизация в середине 1970-х годов еще не была в центральных областях России явлением настолько массовым, как в середине 1980-х, а потому, в отличие от «Добро пожаловать!», «Ежик в тумане» не породил прямых ассоциаций с сознанием, измененным психотропными веществами. Получившийся после анекдотической переработки персонаж обладает несколькими четко выраженными и вполне совместимыми между собой характеристиками: полной сосредоточенностью на себе и на тех странных идеях, которые приходят в голову; наклонностью к психотренингу и — достаточно жестоким чувством юмора, контрастирующим с общими визуальными (мультфильм видели все) и речевыми особенностями исходного образа.

Стоит на краю обрыва ежик и кричит вниз, в туман: «Лошадка-ааа! Лошадка-ааа!» (Исполнитель пытается имитировать «мимимишный» голос мультипликационного персонажа.) Подходит сзади медвежонок: «Ежик, ты чего кричишь?» — «Лошад-ка-ааа!» Медвежонок (исполнитель имитирует толчок в плечо): «Ты чего кричишь-то?» — «Лоша-дкаааа!» Медвежонок обходит его спереди (исполнитель пригибается к воображаемому ежику и принимается трясти его за плечи): «Ежик, я с тобой разговариваю! Что ты тут…» (Исполнитель резко меняет позу, давая понять, что изображает уже ежика, и совершает быстрый толчок руками. Выдерживает небольшую паузу, а потом все тем же мимимишным голосом тянет): «Медвежо-оооонок! Медвежо-ооонок!»

Идет по лесу медвежонок, смотрит, стоит у какой-то норы ежик и кричит туда (исполнитель подражает все тому же умилительно-детскому мультяшному голосу персонажа): «Хуйняяяяя!.. Хуйняяяя!..» Медвежонок подходит и говорит: «Ежик, ну сколько раз можно тебе повторять. Его зовут не Хуйня. Его зовут Выхухоль». Ежик (исполнитель неожиданно меняет тон на резкий и агрессивный): «Стану я всякую хуйню на вы называть…» По сути, механизм, действующий в этих анекдотах, тот же самый, что и в анекдотах про Инфернальную Девочку или в некоторых сюжетах о Чебурашке: персонаж, который в исходном скрипте представляется как маленький, совершенно безобидный и буквально взывающий к умилению и сочувствию, в перебивающем сценарии оказывается жестоким циником. Впрочем, психоделические характеристики ежика далеко не всегда оборачиваются жестоким разочарованием для других персонажей. Сам он тоже время от времени бывает вынужден оказаться лицом к лицу с суровой нелицеприятностью бытия:

Стоит ежик на пеньке и говорит (исполнитель сжимает кулачки, группируется и имитирует манеру речи человека, занимающегося самовнушением): «Я мощный! Я мощный!» Идет мимо лось, не заметил, выдохнул резко — ежик с пенька слетает и кубарем в кусты. Потом вылезает оттуда (исполнитель стряхивает с себя воображаемый мусор): «Я мощный! (Исполнитель горестно вздыхает, пожимает плечами и меняет манеру речи на обыденно-констатирующую.) Но легкий».

Стоит ежик на пеньке и повторяет (исполнитель показывает образ, соответствующий его представлениям о человеке, который занимается аутотренингом): «Я не пукну! Я не пукну! Я не пукну!» Потом — пу-ууук… (Исполнитель вздыхает, затем снова группируется и продолжает с той же интонацией): «Это не я! Это не я! Это не я!»

Визуальным первоисточником большинства анекдотов про бегемота в позднесоветской традиции со всей очевидностью является мультипликационный фильм Леонида Амальрика «Про бегемота, который боялся прививок» (1966) по сказке Милоша Мацоурека. Пластика и мимика центрального персонажа в этом мультфильме были «срисованы» с Михаила Яншина, который бегемота и озвучил: прием, повторенный несколько позже Федором Хитруком применительно к паре Винни-Пух / Евгений Леонов. В итоге бегемот в мультфильме, помимо положенных ему по сюжету качеств, приобрел выраженные черты сходства с неким обобщенным образом персонажей, которых пятидесятилетний, уже успевший набрать вес М. Яншин сыграл в нескольких популярных кинокартинах, снятых в первой половине 1950-х годов: «Мы с вами где-то встречались» (1954) Николая Досталя и Андрея Тутышкина, «Ревизор» (1952) Владимира Петрова, «Шведская спичка» (1954) Константина Юдина и так далее. Неумный маленький начальник, вполне довольный собственным местом под солнцем, был квинтэссенцией советского обывателя — и анекдотический бегемот принял на себя именно эту роль, с понятной понижающей трансформацией. Бегемот из позднесоветского анекдота — это тупое городское быдло, «гегемон»: в том уничижительном смысле, которое этот марксистский термин приобрел в интеллигентском обиходе 1970-х.