Михаил Айзенштадт-Железнов - Другая жизнь и берег дальний

Он меня не узнал. Там, на набережной, в день своего прибытия в Нью-Йорк, я был эмигрантом. За эти двадцать три года я стал американцем. Не только американцем, но и американским гражданином. Впрочем, для того, чтобы быть американским гражданином отнюдь не надо быть американцем.

Американизироваться очень легко. Надо только взяться за дело умеючи.

Вы приезжаете в Нью-Йорк и поселяетесь в районе, в котором живут ваши друзья, которые эмигрировали в Америку десять лет тому назад. Район очень хороший. Через короткое время вы такой же американец, как и ваши друзья, хотя вы в Америке прожили только несколько месяцев.

Вы узнаете, что все другие американцы, живущие в этом же районе, говорят на языке, сильно напоминающий русский. Вы узнаете, что американцы, с которыми вам приходится ежедневно сталкиваться, живут точно так же, как мы все когда-то жили в России.

Они читают русские газеты. Покупают русские книги. Посещают русские спектакли. Едят русский борщ с русскими пирожками. Пьют русскую водку. Ссорятся по-русски.

Время от времени, однако, вы наталкиваетесь на иноземцев, болтающих на каком-то чудовищном, никому непонятном наречии. На них лучше всего не обращать никакого внимания. В общем, они люди безобидные. Если вы их не будете трогать, они вас оставят в покое.

Через пять лет по своем приезде в США я подал в иммиграционное бюро прошение о гражданских бумагах.

На первом экзамене я провалился и меня оставили на второй год.

Дело было в том, что экзаменовавший меня чиновник тоже говорил на том странном диалекте, к которому мы за все время нашего пребывания здесь никак не можем привыкнуть.

Говорил он так, как будто рот его был полон орехов. Каждый раз, когда он произносил какое-либо слово, все орехи в его рту начинали одновременно вращаться, скрипеть и трескаться. Естественно, что я ни одного слова из того, что чиновник иммиграционного ведомства мне сказал, не понял. Я решил поэтому, идти по линии наименьшего сопротивления и на все вопросы отвечать бойко и утвердительно: «Иес! Да!»

Один из заданных мне вопросов, как я узнал потом, был:

— Вы анархист?

— Иес, — радостно ответил я. — Да!

Затем чиновник меня спросил:

— Вы многоженец?

Столь же весело и приподнято я ответил:

— Иес! Да!

— Вы стоите за насильственное свержение государственного строя Соединенных Штатов?

— Иес!

— Вы принадлежите к какой-либо подрывной организации?

— Иес!

— Совершили ли вы в этой стране какие-либо уголовные преступления?

— Иес!

Ясно, что в моих инструкциях «Как стать американским гражданином» есть весьма дельный совет. На вопросы, которые вам будут задаваться иммиграционными чиновниками, отвечайте всегда отрицательно: «Но! Нет!»

Из-за этих проклятых «Иес! Да!» я провалился на экзамене с треском.

Как-то вечером после плотного обеда Геркулес стал рассказывать пришедшему к нему в гости Самофраку о некоторых своих приключениях.

— Хорошо помню, — сказал Геркулес, — как я убил керинейскую гидру.

— Не керинейскую, папа, а лернейскую гидру, — поправила его дочь Клистирнестра. — Ты убил керинейскую лань и лернейскую гидру.

— Я же и сказал это, — огрызнулся Геркулес. — Так вот, господин Самофрак, я вам подробно расскажу, как это произошло.

Гость Геркулеса печально зевнул.

— Началось все это, когда мой приятель, троянский царь Лаомедон, попросил меня спасти его дочь от Цербера, — сказал герой.

— Ты опять путаешь, папа, — не удержалась Клистирнестра. — Лаомедон попросил тебя спасти его дочь от морского чудовища. А не от Цербера. Когда он отказался выдать тебе обещанное вознаграждение, ты его убил. А теперь ты почему-то называешь его своим приятелем.

— Мы, конечно, были приятелями. До того, как я его убил. Потом мы, действительно, разошлись, — сказал Геркулес и, обращаясь к Самофраку, продолжал: — Так, вот, после того, как я спас дочку царя Пирамидона, я познакомился с очень хорошенькой амазоночкой. Она в меня влюбилась без памяти. Неужели я тебе раньше ничего об этой амазонке не рассказал, Самофрак?

— Ты ему уже двадцать раз об этом рассказывал, папа, — сказала Клистирнестра.

— Двадцать три раза, — поправил ее Самофрак.

— Как она ко мне приставала, эта самая Ипполита, — задумчиво произнес Геркулес. — Как приставала! Она непременно хотела выйти за меня замуж. Настояла на том, чтобы я отыскал ее пояс. Знаменитый пояс Ипполиты. Не хочу быть амазонкой! — твердила Ипполита. — Хочу быть женой Геркулеса!

— Знаешь, Клистирнестра, — сказал Самофрак дочери Геркулеса, — твой папа совершенно выжил из ума. Его бы следовало отправить в богадельню.

— Нельзя, — с сокрушением ответила Клистирнестра. — Он, ведь, герой!

Когда Леонардо да Винчи закончил работу над портретом очаровательной жены синьора Франческо де Джоконда, он пригласил к себе в мастерскую чету Джоконда и двух известных в то время знатоков и критиков искусства: Джованни Портаччо и Антонио Болвани.

Гостям портрет не понравился.

— От такого мастера, как вы, — сказал художнику Франческо де Джоконда, — я ожидал гораздо большего.

Госпожа Джоконда вполне согласилась с мужем. По ее мнению, она гораздо красивее женщины, изображенной на портрете.

— С трудом узнаю себя, — сказала она. — Я никогда так глупо не улыбаюсь.

Портаччо взял художника за пуговицу и громким шепотом, чтобы всем находившимся в мастерской гостям было слышно, сказал:

— Поверьте мне, друг Леонардо, я всегда был вашим ярым поклонником. Никто не может меня обвинить в неумении или нежелании оценить ваше недюжинное дарование. Но мне кажется, что на этот раз, дружище, вы немного подгадили. Перестарались.

Болвани присоединился к своему коллеге:

— В жизни каждого мастера бывают творческие удачи и неудачи. Это в порядке вещей. Портрет синьоры Джоконда, к моему глубокому огорчению, надо отнести к разряду ваших творческих неудач. Впрочем, сам по себе портрет недурен. С технической стороны он даже очень интересен. Вам, ведь, техника живописи всегда хорошо удавалась. Но в портрете нет той одухотворенности, которой отличаются многие другие ваши работы. Возьмем, хотя бы, ваши фрески в соборе Прато.

— Фрески в соборе Прато, — с горечью возразил да Винчи, — не моей работы. Их написал фра Филиппо Липпи.

— Вот как! — воскликнул критик Болвани. — А я был уверен, что они ваши.

Когда посетители приготовились разойтись, Франческо де Джоконда подошел к да Винчи и сказал:

— Вы понимаете, милейший, что условленной суммы вы не получите. А портрет пусть пока остается у вас в мастерской. Может быть, какой-нибудь меценат его купит.