Михаил Айзенштадт-Железнов - Другая жизнь и берег дальний

Пойдите на любое студенческое собрание в любом американском университете, и вы поразитесь, сколько там Раскольниковых и Базаровых.

Посмотрите на любую картину любого русского художника-передвижника, на которой изображена студенческая сходка, и вы поразитесь, как сильно эти длинноволосые и бородатые русские студенты напоминают нынешних американских студентов «хиппи».

Очень интересно то, что многие революционно настроенные американские студенты и студентки — дети весьма состоятельных родителей. Они порвали со своими семьями, отказались от удобств буржуазной жизни и ушли влачить нищенское существование в обществе таких же добровольных отщепенцев.

То же самое сто лет назад происходило и в России. Юноши и молодые девушки из богатых дворянских семейств отрешились от безмятежности барского существования и ушли либо в народ, либо в революцию.

В революцию молодые люди пошли только из идеализма. Если бы они остались в своей среде, они сделали бы себе блестящую карьеру.

Но русским студентам середины прошлого столетия их среда не нравилась. Не нравилось им и правительство. Они осуждали все, что правительство делало. Даже если правительство иногда принимало меры хорошие и нужные, они их все равно осуждали. Раз это исходило от царского правительстве, значит надо осуждать.

Современные американские студенты ведут себя точно так же. Они осуждают все, что правительство США делает. Даже, если Вашингтон принимает меры хорошие и нужные, революционные студенты их все равно осуждают. Раз мера принята ненавистным правительством, ее надо осуждать.

В старой России уходившие в революцию и народ молодые люди были «кающимися дворянами».

Юных американских мятежников, вероятно, следует причислить к разряду «кающихся капиталистов».

Пришел ко мне знакомый соотечественник, чем-то сильно расстроенный.

— Что с вами? — спросил я его. — Что случилось?

— Только что со мной произошел инцидент, который меня очень встревожил, — ответил он срывающимся от волненья голосом. — Какой-то тип меня остановил на улице. Сказал, что он журналист, работает в какой-то газете и проводит анкету об отношении населения этой страны к внешней политике Белого Дома. Попросил меня высказаться по этому поводу. Я ему объяснил, что никак высказаться по поводу внешней политики президента не могу, так как я еще не американский гражданин. Журналист этот, проныра первой степени, так ко мне пристал, что я не выдержал и сказал ему, что именно мне во внешней политике Белого Дома нравится, а что не нравится.

— Так что же вы волнуетесь?

— Но ведь я не гражданин. Гражданские бумаги получу только через полгода. Не думаете ли вы, что у меня возникнут неприятности с властями?

Я расхохотался и заверил своего приятеля, что здесь любой человек, независимо от того, имеет ли он гражданские бумаги, или не имеет, может свободно и безнаказанно выражать свое мнение.

Он ушел, далеко, однако, не уверенный в том, что с ним не произойдет никаких неприятностей из-за его критики внешней политики президента Соединенных Штатов.

Этот случай дал мне идею составить руководство для русских эмигрантов, желающих стать американскими гражданами.

Для того, чтобы стать американским гражданином, необходимо в первую очередь приехать в США. Было бы, конечно, очень хорошо, если бы неудачники, родившиеся за пределами Соединенных Штатов, могли стать американскими гражданами заочно. Но это никак невозможно.

Я приехал в Америку к родственникам.

На всем земном шаре нет более страшных людей, чем родственники. Родственники отличаются тем, что если вы не пристроены, вам надо их отыскивать, а если вы пристроены, они отыскивают вас.

Я прибыл в Нью-Йорк в противный мокрый январский день. На набережной меня встретил дядя. Во всяком случае, он сказал, что он мой дядя, и я ему поверил. Действительно, подумал я, какой сумасшедший, если он мне не дядя, притащится в такую отвратительную погоду, чтобы встречать меня?

Дядя осмотрел меня с головы до ног и, по-видимому, остался весьма недоволен тем, что увидел.

Он что-то сказал мне на своем туземном наречии. Я ничего не понял и только замычал по-коровьи. Тогда-то я впервые понял, какую роль в жизни эмигранта имеет мычание. Дядя несколько раз хлопнул меня по плечу, сказал что-то, что было похоже на «гуд-бай», и ушел. Вернулся через двадцать три года. Не на набережную, конечно. Меня там уже не было.