Михаил Айзенштадт-Железнов - Другая жизнь и берег дальний

Из-за одного из его советов я чуть не поплатился свободой. Может быть, даже жизнью.

Я влюбился. Влюбился, как говорят поэты, безумно. Стихийно. Всеми фибрами души. Мне казалось, что девушка, в которую я влюбился, отвечала мне взаимностью. Однако, я не был в этом уверен и очень страдал. Наконец, я не выдержал и пошел к своему товарищу за советом. Он принадлежал к разряду утвердительных советчиков.

Вопросительный советчик спросил бы:

— Почему, собственно говоря, ты влюбился именно в эту девицу? Разве других нету?

Но мой утвердительный советчик такого рода диалектикой не занимался. Он не стал мудрствовать лукаво, а с места в карьер приступил к делу.

— Я знаю женщин, — сказал он. — Знаю их, как облупленных. (Мне захотелось тогда спросить своего приятеля, как выглядит облупленная женщина, но как-то не вышло).

— Пушкин сказал, что чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей, — продолжал мой советчик. — Пушкин был прав. Он тоже знал женщин, как облупленных. Старайся не обращать никакого внимания на свою девицу. Делай вид, что ее почти не замечаешь. Тогда она начнет за тобой бегать и увиляться. А ты притворись, что к ней вполне равнодушен. При встрече с ней держи себя независимо и высокомерно.

Я послушался совета. Чуть даже не перестал здороваться с девицей, настолько высокомерным и равнодушным я стал. При встрече с ней небрежно ронял несколько слов и с холодным скучающим видом отходил в сторону.

И что же?

Она влюбилась в другого.

В моего советника, который всячески старался ей угождать, лебезил перед ней на задних лапках, не отступал от нее ни на шаг!

Подлец!

Из-за него я оказался вынужденным бежать из России.

Он стал избегать меня, но как-то случайно мы встретились на улице, и я на него яростно обрушился.

— Провались ты со своими гнусными советами! — крикнул я ему.

Это услышали два проходивших мимо комсомольца.

Меня арестовали за агитацию против советов и советской власти.

Я еле спасся.

На своем веку я перененавидел немало людей — хороших и плохих, добрых и злых, умных и глупых, образованных и невежественных, грубых и обходительных. Но самую лютую ненависть я питаю к людям, которые все знают.

У каждого из нас есть по крайней мере один родственник или знакомый, который все знает.

От такого человека даже убежать нельзя.

Вы хотите отправить посылку тете в Гатчину?

Человек, который все знает, вас осведомит о том, как теперь называется Гатчина, как она называлась десять лет тому назад, и на какой улице в ней до своего бегства из России жил А. И. Куприн.

Затем он сообщит вам, какие вещи надо вложить в посылку, чтобы ваша тетя никогда ее не получила.

Провести с таким человеком вечер — сплошное мучение. Он обладает знаниями, которые никого не интересуют и без которых мы с вами смогли бы довольно счастливо прожить остаток наших бренных дней.

Вы простужены? Кашляете и хрипите? Что вы для этого принимаете? Какое-то никудышнее средство, прописанное вам вашим никудышним врачом?

— Послушайте меня, — скажет вам человек, который все знает. — Только одно лекарство вам поможет. Секретный рецепт, который моей покойной бабушке дала крестьянка в Псковской губернии. Поразительное средство. Уж так и быть, я вам выдам секрет. По дружбе. Пусть остается между нами. Возьмите столовую ложку горчицы и три чайных ложки вишневой наливки. Принимайте регулярно три раза в день. Через восемь недель вашу простуду как рукой снимет.

Человек который все знает, никогда не смущается. С поличным его поймать не советуется. Если вы его поймаете, сами потом будете сожалеть. Вам еще придется извиняться перед ним.

Со всезнающим человеком я приехал в Америку и до сих пор не понимаю, как меня сюда впустили. Приехали мы из Риги на борту парохода «Латвия» Балтийско-Американской линии.

Мой всезнайка решил посвятить меня во все тайны американской истории и жизни. Он начал с Колумба и напичкал меня такой дезинформацией об Америке, что американцы до сих пор уличают меня в злостном искажении исторических фактов об их родине.

В Америке тогда был в силе запрет на продажу спиртных напитков, так называемый закон «прохибишн». Я же вез с собой две бутылки водки, которые получил накануне отъезда в подарок.

Узнал мой приятель об этих двух бутылках за день до нашего прибытия в Нью-Йорк. Он пришел в неописуемый ужас.

— Вас арестуют, — сказал он мне. — Непременно арестуют. В Америку нельзя ввозить водку. Это контрабанда. Ввоз контрабанды — очень тяжелое преступление и карается пожизненной тюрьмой. Может быть, даже смертной казнью.

Я испугался.

— Что же делать? — спросил я.

— Не знаю, — ответил человек, который все знает.

— Может быть, выбросить бутылки за борт? — сказал я. — А еще лучше, вместо того, чтобы их выбрасывать, просто оставить обе бутылки в каюте.

— Опасно, — сказал всезнайка. — Очень опасно.

На следующее утро, за два часа до прихода нашего парохода в Нью-Йоркский порт, мой приятель ворвался ко мне в каюту и прерывающимся голосом выпалил:

— Я только что узнал, что оставлять водку в каюте нельзя. Раз водка ваша, вас все равно арестуют. Ведь вы уже находитесь на территории Соединенных Штатов.

— Что же делать? — испуганно спросил я.

— Единственный выход, — глубокомысленно сказал он, — это распить обе бутылки. Это тоже против закона, но если мы своевременно уничтожим улики, нас не поймают.

Не теряя лишних слов, мы принялись уничтожать улики.

Алкоголь всегда меня приводит в мрачное настроение. Чем больше я пью, тем грустнее я становлюсь. Никогда еще иммиграционным чиновникам не приходилось иметь дело с таким мрачным типом, каким в тот страшный день оказался я. Никогда еще человек навеселе не был так печален, как я.

К счастью, Достоевский тогда уже входил в моду в Америке. Иммиграционный чиновник, вероятно, решил, что я загадочная русская натура — и пропустил меня.

Всезнайка в Америке преуспел. Он заведует информационным отделом крупного учреждения.

Немедленно по своем приезде в Америку мой приятель Борис Шаповалов стал преподавателем метода Станиславского.

В России Шаповалов окончил гимназию и год учился на филологическом факультете Петербургского университета. Во время гражданской войны вступил в армию генерала Юденича, был ранен под Гатчиной, бежал в Ревель, а потом в Ригу. Мы подружились.

В Америку мы приехали почти одновременно.

Никакого отношения к театру Борис не имел.

Английского языка он не знал.

Но это, по словам Бориса, нисколько не мешало ему преподавать американцам метод Станиславского.

У него были весьма оригинальные понятия об американцах.