Михаил Айзенштадт-Железнов - Другая жизнь и берег дальний

Мы проводили время в спорах о России.

А месяцы шли один за другим. И когда наступил конец двадцатого года, мы увидели, что это также был конец наших надежд.

На смену чаяниям пришло отчаяние.

И мы поняли, как велика трагедия эмигранта.

Всякого эмигранта.

Ему закрыты все пути назад. Он не может вернуться даже к разбитому корыту.

На эмигранстком языке «интимным» называется вечер, на котором присутствуют главным образом его участники и их родственники. Для того, чтобы обеспечить вечеру интимную атмосферу, его устроители снимают помещение на сорок-пятьдесят человек и приглашают тридцать-сорок исполнителей.

Поэт читает свои новейшие произведения, озаглавленные «Петербургский цикл» и написанные им летом предыдущего года, в бытность его в русском пансионе «Ростов-на-Дону». В Петербурге же поэт никогда в жизни не был.

Беллетрист читает длинные отрывки из своей трилогии о русской революции. Названа трилогия «Хождение по мукомольным районам». По утверждению беллетриста, Алексей Толстой украл у него тему для своего романа «Хождение по мукам».

Пианистка играет вещи Скрябина и Рахманинова. Лица, заслуживающие полного доверия, сказали мне, что между эмигрантскими пианистами существует секретный пакт, в силу которого каждый из них обязан исполнять на интимных вечерах только вещи Скрябина и Рахманинова — и при том одни и те же вещи.

Певица исполняет два цыганских романса, одну оперную арию, одну народную песню. Певец исполняет две народные песни, одну оперную арию и один цыганский романс. На бис певица исполняет «На последнюю пятерку», которую полагается петь мужчине, а певец — «И кто его знает…», которую полагается петь женщине.

Это придает вечеру особую интимность.

Собирается русская публика с опозданием приблизительно на час.

Так было, так будет.

Если вечер назначен на восемь часов, публика начнет собираться в девять. Если вечер назначен на половину девятого, публика начнет собираться в половине десятого. Чтобы начать какой-нибудь вечер ровно в восемь часов, его следовало бы назначить на половину седьмого или, в крайнем случае, на семь.

За полчаса до начала в зале сидят три человека: жена поэта, муж пианистки и пожилой господин, поссорившийся с женой и сбежавший из дома.

Устроители вечера обводят трех гостей недружелюбным взором и начинают между собой перешептываться: неужели больше никто не придет, и вечер получится чересчур уж интимным?

Время бежит.

Пианистка начинает перебирать астральные клавиши на ручке кресла. Поэт вступает в оживленную беседу с беллетристом, который презрительно кривит рот: ну, что, мол, этот верзила понимает в литературе. Певица делает вид, что вот-вот сорвется с места и умчится в неизвестную даль, но все же благоразумно сохраняет свое сидячее положение. Певец вынимает из кармана блокнот и начинает делать в нем какие-то исчисления: послезавтра — последний срок для его квартирной платы.

Неожиданно воцаряется бедлам. У двери появляется толпа. Все любители русской интимной литературы и музыки решили придти на вечер одновременно.

Начинается невообразимая толкотня. Каждый норовит захватить самое удобное место.

В общем, можно сказать, российские эмигранты отличаются хорошими манерами. Но на вечерах они преображаются. Они превращаются в рычащих церберов, охраняющих неприступность оккупированных ими стульев. Опасно трогать эмигранта на каком-либо вечере, когда он захватил себе место и водрузил над ним свой невидимый флаг.

Примерно через полчаса волнение утихает, в зале устанавливается порядок, какой-то эмигрантского вида человек вбегает на сцену, чтобы проверить, в исправности ли электрическое освещение, и председатель открывает вечер кратким вступительным словом.

Фактически, это не краткое слово, а длинные несколько десятков тысяч слов. У наших ораторов совершенно убийственная привычка. Они восклицают: «Об этом я говорить сейчас не буду» — и говорят. «На этом я не желаю останавливаться» — и останавливаются. «Об этом не стоит упоминать» — и упоминают. Да еще как упоминают!

После речи председателя начинается подлинно интимная часть вечера.

В то время, когда пианистка что-то играет из Скрябина или Рахманинова, дамы вступают друг с другом в оживленные разговоры. Удивительно то, что дамы, обуреваемые внезапным желанием поделиться мыслями, сидят одна от другой на почтительном расстоянии. Они пришли вместе, казалось бы, что им следовало бы найти места рядом. Но нет! Одна уселась в третьем ряду справа, а другая — в шестом ряду слева.

Анне Павловне непременно захотелось передать Александре Ивановне захватывающие сведения о своей внучке и процитировать во всеуслышание несколько гениальных ее афоризмов.

Нине Сергеевне нужен до зарезу хирург. Не знает ли Анастасия Филипповна хорошего недорогого хирурга? Анастасия Филипповна знает хорошего хирурга, но он очень дорог. «Они все теперь дерут шкуру!» — восклицает Анастасия Филипповна.

На сцене появляется поэт. Когда-то он был любимцем публики. Но теперь он читает свои стихи так громко, что мешает людям разговаривать.

Иван Петрович начинает кашлять. В частной жизни Иван Петрович никогда не кашляет. Его горло в порядке. Но стоит ему появиться на каком-либо собрании, как у него появляется страшнейший позыв к кашлю. Театральный кашель Ивана Петровича напоминает хрип леопарда, сраженного отравленной стрелой африканского охотника.

После седьмого стихотворения поэт теряет прежнюю энергию и начинает сдавать. Интимная обстановка для разговоров быстро восстанавливается.

Николай Ильич рассказывает своему соседу длинную историю о негритянском пекаре, у которого он покупает русский хлеб. Сосед Николая Ильича соглашается, что негры опасные люди.

Занятые разговорами посетители вечера так и не замечают, что поэт минут тридцать назад уже покинул сцену и что прозаик читает свое произведение «Хождение по мукомольным районам». Читает он очень хорошо: невнятно и неслышно. Его чтение действует как снотворное средство. Публика сладко позевывает.

Одна из прелестей нашего мироздания заключается в том, что ничто не вечно под луной. Беллетрист, наконец, кончает свое чтение, и его место на эстраде занимает певица. У нее очаровательные манеры восемнадцатилетней девушки, хотя пылом юности ее ланиты не рдеют.

В то время, как певица поет, певец за кулисами нервно шагает взад и вперед, что-то энергично доказывая самому себе.

В рецензии, которая через несколько дней появляется в русской эмигрантской газете, вечер описан в теплых и задушевных словах.

Кончается рецензия неизменной, ставшей у нас классической, фразой: «Вечер прошел в приятной интимной обстановке».