Михаил Айзенштадт-Железнов - Другая жизнь и берег дальний

Ничего не поделаешь — я щепка. Каждый раз, когда у меня появляется желание пожаловаться на свою судьбу российского эмигранта, я пытаюсь утешить себя мыслью, что я ведь, в конце концов, только щепка. Не отщепенец, а щепка. Из категории тех щепок, которые летят, когда рубят лес.

Никто о щепках не думает, никто о них не заботится, никто ими не интересуется. Точно я не знаю, на что щепки годятся и какую пользу они приносят человечеству. Хотя я и щепка, я никогда особенно не интересовался своей древесной генеалогией и свой ролью в подлунном мире. Знаю, что гожусь на растопку огня, что меня всегда можно подбросить в пламя, если костер не разгорается и отказывается превратиться в пожар. Я представляю собой хороший материал для разжигания пожаров — любых пожаров, включая мировые.

Живи я в другом столетии, в другой стране, я несомненно пригодился бы богомольной старушке и был бы подброшен ею в костер, на котором сжигали Яна Гуса. Но так как я родился в двадцатом столетии, меня использовали только для того, чтобы разжечь пожар революции.

Трагедия щепок заключается в том, что они бессловесны и не могут протестовать. У каждого человека свое назначение в жизни. Одни дровосеки, другие деревья, третьи щепки. Дровосеки рубят лес, деревья падают, мы, щепки, летим. Даже Толстой, сердце которого было полно жалости ко всем обиженным жестокой судьбой, посвятил целый рассказ смерти дерева, но не смерти щепки. Толстой знал, что по щепкам панихид не служат. Наше дело маленькое — мы летим.

Что касается дровосеков, то мы для них, естественно, не существуем. Дровосек даже удивится, если ему напомнят о нас. Ему в голову не придет, что мы предпочитали бы не лететь. Если лес рубят, то щепки обязаны лететь — и никаких!

Дерево может из жизни извлечь кой-какое удовлетворение. Падая, оно может придавить какого-либо дровосека. Мы, щепки, этого не можем.

Мы просто летим, падаем на земь под ноги дровосека.

Мое отщепление от дерева произошло с какой-то невероятной быстротой, стихийно, помимо моей воли. Я даже не сразу понял, что вокруг меня шла рубка леса, которой суждено было изменить облик всего человечества.

Я полетел в одном направлении, другие щепки полетели в других направлениях. Но везде, куда нас ни заносило, снова начиналась рубка, снова появлялись какие-то дровосеки с топорами в руках и принимались за дело.

Из срубленного дерева можно сделать стул, стол, этажерку, виселицу — что угодно для пользы человечества. Из нас, щепок, ничего не сделаешь. Иногда даже нельзя нами хорошенько растопить печь, хотя обычно на это мы годимся.

Мы, щепки, всегда считаем себя мучениками и поэтому свысока, презрительно взираем на дровосеков: мол, убийцы. А дровосеков это нисколько не трогает. Им наплевать на нас с высокого несрубленного дерева, и они даже в ус не дуют. Иногда, когда нас сбрасывают в особенно большую кучу, нам начинает казаться, что мы объединились и, если облить нас клеем, мы снова превратимся в целые деревья.

Напрасные надежды!

Но у нас, щепок, все же есть одно преимущество над дровосеками: мы не тонем. В случае кораблекрушения щепки несутся по океану, не боясь ни акул, ни бурь. Дровосеки тонут, а мы остаемся на поверхности воды.