Михаил Айзенштадт-Железнов - Другая жизнь и берег дальний

Сталин знал, что делал, когда провозгласил свой знаменитый лозунг, что в СССР жить стало легче, жить стало веселей. Оглянулся советский человек по сторонам, увидел, что вокруг тьма кромешная, нищета, голод, безобразие — и ему стало сразу же легче и веселее.

Мы всегда любили умирать с музыкой. Это мы, русские, придумали потрясающий жанр похоронной музыкально-художественной самодеятельности: умирание с музыкой.

Поэтому мы в эмиграции можем смело сказать, что и у нас жить стало если не легче, то во всяком случае веселее.

Дайте новым эмигрантам еще десяток лет, и они станут такими же окаменелыми ископаемыми, какими еще недавно считали нас.

Может быть, после третьей мировой войны сюда нахлынет новая волна эмигрантов, полных свежих сил, стремящихся всячески их использовать для свержения кремлевского режима.

Нас, приехавших сюда после первой мировой войны, уже не будет в живых. Наши места будут заняты новыми эмигрантами, нахлынувшими в Америку после второй мировой войны. Новейшие эмигранты к ним отнесутся весьма презрительно.

Они придут в ужас от их косности, ветхости и затхлости.

Ракетный самолет тяжело скользнул по неровной поверхности, запыхтел и остановился. Иван Иванович подбежал к окну и радостно воскликнул:

— Наконец-то! Мы на Луне!

— Ура! — закричала Варя. — Мы на Луне!

— Прекрасно, — сказал Иван Иванович. — Вылезем и пойдем осматривать местность.

Все трое вышли из самолета и стали осматривать местность. Пейзаж был необыкновенный, странный, непривычный. Повсюду, чуть ли не на каждом шагу, толпились ухабы или рытвины. Скудная растительность, какие-то хилые деревья, похожие на ели.

— А где же знаменитые пятна? — осведомилась Варя.

— Пятна на Солнце, а не на Луне, — ответил ей Иван Иванович.

Неожиданно раздался громкий крик. Иван Иванович и Варя обернулись и с ужасом увидели, как Степан Андреевич поднимается высоко в воздух.

— Бросьте мне какой-нибудь балласт, — закричал Степан Андреевич, — а не то я улечу Бог весть куда.

Помощь, однако, оказалась ненужной. Долетев до определенной высоты, Степан Андреевич стал спускаться вниз.

— Что случилось? — спросили Варя и Иван Иванович, когда, наконец, Степан Андреевич очутился на твердой земле.

— Ничего особенного, — ответил Степан Андреевич. — Забыл, что я на Луне. Просто подпрыгнул — и смотрите, как меня понесло.

— Да, — многозначительно произнес Иван Иванович. — Сразу видно, что Луна замечательное место для нашего брата, эмигранта. Подумай только: подскочил на вершок, а поднялся чуть ли не на полверсты. Какой здесь можно устроить центр!

Варя вдруг насторожилась.

— Слышу чьи-то голоса. Не иллюзия ли это?

— Как будто нет, — сказал Степан Андреевич. — Мне тоже какие-то голоса чудятся.

Из-за одного из холмов появились какие-то фигуры.

— Они похожи на людей! — воскликнула Варя.

— Да, — согласился Иван Иванович. — Действительно похожи.

— Поразительно! — воскликнул Степан Андреевич. — Я вижу определенное сходство.

Одна фигура, размахивая какой-то бумагой, отделилась от других и стала приближаться к трем путешественникам. Внезапно фигура эта подбежала к Ивану Ивановичу и заключила его в свои объятия, приговаривая:

— Ваня, Ваня, какими судьбами!

— Вася, — закричал Иван Иванович. — Вот так сюрприз!

Затем, обращаясь к своим спутникам, он прибавил:

— Василий Владленович Бескозыркин, мой бывший товарищ по лагерю. Знакомьтесь: инженер Степан Андреевич Шашкин и поэтесса Варвара Александровна Лермонтова, правнучка нашего великого Пушкина.

Варя, Степан Федорович и Бескозыркин обменялись рукопожатиями.

— Как ты сюда попал? — спросил Иван Иванович Бескозыркина.

— Мы уже старые эмигранты здесь, — сказал Бескозыркин. — Приехали сюда два года назад. После того, как Соединенные Штаты, Новая Зеландия, Новая Гвинея, Австралия, Чили, Перу, Эфиопия и Индия нам отказали в визах, мы и решили эмигрировать на Луну. Фактически теперь у нас тут две колонии. Не так давно одна группа откололась и поселилась в другом районе.

— Что ты делаешь?

— Я издаю газету «Лунные новости», — сказал Василий Владленович. — Кстати, Ваня, не мог ли бы ты дать мне статейку для следующего номера? Что-нибудь о распаде колхозной системы в Советском Союзе. Нас всех это интересует. А ты еще в лагере писал на эту тему.

— Конечно, напишу.

— К тебе, вероятно, обратится и Заливайко, — сказал Бескозыркин. — Так советую тебе не иметь ничего общего с ним. Вредная личность. Пытается нас разложить. Это он возглавил группу, порвавшую с нами. Он издает собственную газету. Не газету даже, а газетенку. Называется «Лунная заря». Читать тошно.

— Господи! — в один голос воскликнули Иван Иванович, Степан Андреевич и Варя. — Совсем, как дома!

Анна Ивановна Беженцева сидела, погруженная в печальные размышления, в убогой комнатушке в Марселе. Она думала о том, как лишь совсем недавно им всем так хорошо жилось в Париже, до того как этот проклятый Гитлер вдруг уничтожил построенный годами уют. Неожиданно Анна Ивановна встрепенулась. Как будто чьи-то шаги? Она прислушалась. Да, шаги.

«Муж, — презрительно подумала она. — Слишком уж неуверенная походка для кого-либо другого». Анна Ивановна не ошиблась. Это действительно был ее благоверный, Иван Иванович Беженцев.

Как все наши эмигрантские жены, Анна Ивановна относилась к своему мужу со смешанным чувством недоверия и недружелюбия. Анна Ивановна считала Ивана Иваныча лично ответственным за большевистский переворот в России, за приход Ленина к власти, за вынужденное бегство Беженцевых за границу. Она также считала своего мужа ответственным за Гитлера вообще и его вторжение во Францию в частности и за их, Беженцевых, бегство из Парижа на юг. При каждом удобном и неудобном случае, мадам Беженцева об этом напоминала своему мужу.

В России Иван Иваныч был приват-доцентом. Он читал лекции по политической экономии. В качестве эксперта по этому вопросу он пытался — безо всякого, впрочем, успеха, — доказать своей жене, что по крайней мере сотни две других людей, кроме него, должны считаться ответственными за то, что произошло вначале в России, потом в Германии и Франции. Анна Ивановна никаких доводов не принимала.

На сей раз Иван Иванович, против обыкновения, вошел в комнату с торжественным сияющим лицом. В одной руке он держал папироску, а в другой — какой-то небольшой таинственный предмет.

— Где ты папиросы достал? — спросила недружелюбно Анна Ивановна.

— Повезло, — ответил приват-доцент. — Подобрал целых пять окурков на рю Канебьер.