Михаил Айзенштадт-Железнов - Другая жизнь и берег дальний

— Я отказываюсь двинуться с места, — сказала Анна Ивановна. — Надоело разъезжать. Из Москвы в Одессу, из Одессы в Константинополь, из Константинополя в Париж, из Парижа в Марсель, из Марселя в Лисабон, из Лисабона в Нью-Йорк. Довольно! Пора и отдохнуть. А кроме всего прочего, в Париже никого не осталось. Мадам Гаврилюк свой ресторан открыла на Бродвее и Сто сорок третьей улице. Мадам Шербатоф на 72 улице открыла шикарный салон красоты, худения и предсказывания судьбы. «Самовар Монпарнасс» теперь «Самовар Гренич Вилледж». Что мы будем делать в Париже? Да и дела там, как говорят, неважные.

— Ну, на этот счет не беспокойся. Я тысяченки две моему кузену здесь оставлю, и он нам два раза в месяц будет посылать посылки. Так что никакого смысла нет оставаться здесь. Впрочем, — прибавил Иван Иваныч, — в первую очередь получим гражданские бумаги, а потом уже вернемся в Париж.

Впервые с 1923 года Анна Ивановна сразу же согласилась с мужем. Даже чмокнула его.

— Трэ бьен, — сказала она. — Окей.

Никогда человек, плохо себя чувствующий, так хорошо не начинает чувствовать, как когда узнает, что его дорогой, любимый друг чувствует себя еще хуже, чем он.

Зашел я на днях проведать приятеля. Хворает уже третью неделю и обижен, что я его не навещаю. Милейший человек. Мы очень привязаны друг к другу. Подружились лет двадцать тому назад и ни разу еще не поссорились. Но живет он далековато, за городом, а я сам не так давно болел, и особенно кипучей энергии у меня нет. Но все же, наконец, я выбрался к нему.

Он очень мне обрадовался. Мрачно обрадовался.

Начал с упрека:

— Совсем меня забыл!

Для больного человека это, выражаясь спортивным языком, верный старт. Сразу же ставит посетителя в оборонительное положение.

— Что ты, что ты, — стал я оправдываться. — Что значит забыл тебя? Я, ведь, здесь.

— Да, ты здесь. А пока выбрался…

— Да я сам хворал, — сказал я. — Но в первую очередь расскажи, что с тобой?

— Да что со мной? Плохо со мной.

— В чем дело?

— Страдаю, — сказал приятель. — Мучаюсь. Надоело мне жить, честное слово, надоело. Ломота в пояснице. В груди жаба. А, кроме того, у меня, кажется, астма. К трем врачам бегаю. К специалисту по ломоте в пояснице, к специалисту по грудной жабе, к специалисту по астме.

— Нда, — сказал я. — Неважно.

— Неважно!? — воскликнул мой приятель. — Плохо! Скверно!

— Да, — согласился я. — Скверно.

— То-то же, — сказал приятель. Затем, осмотрев меня с головы до ног, прибавил: — А у тебя, можно сказать, цветущий вид.

— Внешность обманчива, — сказал я. — Вид-то у меня цветущий, а чувствую я себя, как и ты, отвратительно.

— Серьезно? — сказал приятель, чуть повеселев.

— Серьезно!

Приятель вздохнул с некоторым облегчением.

— Ты тоже болеешь?

— Да, болею. И еще как!

На губах приятеля заиграла улыбка.

— Никогда не подумал бы, глядя на тебя, что и у тебя здоровье не ахти какое. Ты уверен, что ты тоже болен? А что говорит твой врач?

— Врач? — сказал я. — Ты с ума сошел! Не врач, а врачи. Целых шесть врачей. Бегаю от одного врача к другому. Все мои деньги уходят на врачей.

— Все деньги, — сказал приятель, и глаза его радостно засверкали. — Скажите пожалуйста! И что они говорят, врачи-то?

— Да что им говорить. Каждый говорит свое.

— Но все-таки…

— Один врач считает, что ничего серьезного у меня нет.

Мой больной приятель приуныл.

— Ничего серьезного? — сказал он. — А другие врачи что говорят? — в его голосе прозвучала скрытая надежда.

— Два доктора считают, что все мои недуги просто от переутомления.

Приятель недружелюбно на меня посмотрел. Нашел на что жаловаться — на переутомление!

— Зато, — продолжал я, — доктор Какевозовутский утверждает, что я неизлечимо болен.

Приятель мой просиял от удовольствия.

— Вот как! Доктор Какевозовутский хорошо знает свое дело. Первоклассный доктор. Мне бы такого! А что именно у тебя?

— Он еще не знает, — сказал я. — Старается узнать.

— Может быть, рак? — сказал приятель, продолжая сиять от удовольствия. У меня на глазах он стал выздоравливать. На щеках появился румянец, морщины сгладились, фигура выпрямилась, как будто никогда никаких болей в его пояснице не было.

— Возможно, — сказал я, — что и рак, хотя точно установить еще нельзя. Но во всяком случае…

— Да, — сказал приятель, любовно взяв меня за руку. — Никогда не поверил бы, что ты так опасно болен. Почти, как я. Дай мне адрес твоего доктора Какевозовутского. Может быть, он мне тоже поможет.

Я ему дал адрес доктора Какевозовутского. Расставание наше было очень теплое. Он провожал меня до самых дверей, подпрыгивая и потирая весело руки.

— Береги себя, рак опасное дело, — сказал он мне на прощанье и стал насвистывать «Ваши пальцы пахнут ладаном».

К проституткам я отношусь с величайшим уважением.

Такое отношение у меня выработалось под влиянием различных произведений иностранной и российской литературы, в которых героинями были девицы легкого поведения.

Хотя, откровенно говоря, героини отечественной литературы были скорее женщинами тяжелого поведения, нежели легкого.

Одно время я предпочитал иностранных проституток, особенно французских, нашим рассейским.

Очень нравилось мне то, что большинство французских проституток, о которых мне пришлось читать, были куртизанками или кокотками.

Это совсем другое дело.

Одно время я даже мечтал о том, что когда подрасту и возмужаю, непременно поеду в Париж и познакомлюсь с какой-нибудь Дамой с камелиями и начну с ней кружиться в бурном вихре развлечений.

Но после того, как я подрос и возмужал, я все-таки в Париж не попал. По совершенно независящим от меня обстоятельствам. В парижский омут наслаждений я не окунулся и в бурном вихре развлечений не закружился.

Но зато я запоем прочитал французские романы, в которых проституткам уделено немалое и трогательное внимание. Я познакомился с куртизанкой Эмиля Зола по имени Нана, с прехорошенькой проституткой де Мопассана по прозвищу «Пышка» и с целым рядом других доступных женщин, созданных такими писателями, как Прево. Мирбо и Бурже.

Жаль, очень жаль, что я ни с одной из них лично не познакомился.

Российские проститутки мне никогда особенно не нравились. Но я их очень жалел.

Первые мои знакомства были с Соней Мармеладовой и Катюшей Масловой. Согласитесь сами, что закружиться с ними в вихре развлечений не так-то легко. В обществе Катюши Масловой и Сони Мармеладовой я, вероятно, как они сами, заливался бы все свободное от жарких наслаждений время горькими слезами.

Мы бы обсуждали и осуждали пороки нашего общества, трагедию человеческой жизни, невеселую долю русских людей вообще и русских девушек тяжелого поведения в частности.