Ростислав Соломко - Жизнь? Нормальная [сборник]

Сашин недоуменно посмотрел на сидящего теперь рядом с ним Линчевского. Тот, не глядя, осторожно, сильными пальцами вынул карандаш из руки Сашина и потянулся с ним к белому пятну.

— А если так, — посерьезнел и стал каким-то другим Линчевский, — взять этакую бородавку, сделать в ней две ноздри, не широкие, как у вождя, а по струне, и продеть в них конец? Не нужно никакого зажима…

Линчевский стал уверенно рисовать «вариант Чингачгука».

Сашина словно ударило. «Ч-черт! Как я не догадался. Точное решение!»

— Я об этом думал, но… — солгал он вслух, чувствуя, что краснеет.

— Я не навязываю решение, Игорь Игоревич. Вы еще подумаете.

— Заходите! — крикнул Линчевский своему технику, всунувшемуся в дверь и сейчас же отпрянувшему. — Вы у нас не часто бываете! Окажите любезность, попросите своих коллег из коридора.

«Коллег» он произнес с ироническим акцентом на «о».

Вместо «коллег» в проеме двери показалась Прасковья Дудкина.

— Как стулья, касатики? — обратилась она к Линчевскому.

— А что стулья?..

— Выявляй неликвиды. Справные?

— Да вроде…

— Сама проверю. Ну-тка, встань-ка, — обратилась она к Сашину.

— А? Что?.. — словно бы проснулся Игорь Игоревич.

Ему стало стыдно, когда, приподняв стул, Дудкина приковалась взглядом к его безобразно грязным туристским ботинкам. За коловращением жизни, за текучкой, за последними заботами о своем порошковом тормозе он надевал и носил все по инерции.

— А ну, ставь ногу, — Прасковья подставила ему стул.

Сашин почему-то послушался.

— Э-эх, а высказываем хозяйственному отделу — почему полы грязные, — добродушно выговаривала тетя Паша. — Стой!! Глину-то сыму.

Скованный стыдом Сашин неподвижно наблюдал, как Дудкина вынула из кармана халата палочку от мороженого и соскоблила присохшую глину в чистую зеленую бумажку.

— Не сорить же здеся, — бережно свертывая грязь и пряча в карман, объяснила она.

— Алегыч, машинка-то у вас в порядке?

— Да вроде бы, — ответил Линчевский.

— Дай, опись отпечатаю. Не иттить к себе.

— Прошу, Прасковья Ивановна. Вам вставить бумагу? — предложил галантный Линчевский.

— Ни, ни! — испугалась вроде Прасковья. — Сама. Обучилася.

Постучав указательным пальцем, она обратилась к Сашину:

— Дай-ка очки, совсем не вижу.

— У меня близорукость, тетя Паша.

— Все одно, давай.

Она внимательно осмотрела оправу.

— Не годятся. Вот накарякала, вот накарякала, — вынула она текст из машинки и вперилась в него. — Ой, так ли, ой, так ли… — запричитала она и прытко заковыляла к дверям.

Все это время Линчевский молча сидел за столом, терпеливо наводя порядок.

Хлопнула дверь и в отдел ворвался радостный Стрижик.

— Почему вы один? Где остальные? — строго спросил Линчевский.

— Приказ читают. Саня вывесил самолично!

— Какой приказ?

— Машинки после работы сдавать в машбюро. Вечерние и ночные дежурства. С отгулом! Во здорово! Олег Георгиевич, запишите меня…

— И все?

— А дальше неинтересно. Дудкиной доплата десять процентов к ставке из директорского фонда. Слухи об образовании товарищеокого суда в ЦКБ. Есть разговоры — председателем будет Фаленков, Ну и тэдэ и тэпэ.

В приемную вошел руководитель молодых специалистов с небольшим ведерком глины.

— Где промазывать?

— Нигде, — ответила ему секретарша Наденька. — Поставьте здесь, Василий Степанович. Брали где сказано?

— С канавы. У трансформаторной будки. Что уж я, совсем что ли?

— Мне писчей бумаги, — выскочил из своего кабинета Саня.

— Сколько выписывать? — осведомилась Наденька.

— Килограмма три. — Саня посмотрел на письма в своей руке. — Давайте пять, — и, как отсигналившая кукушка в часах, скрылся за ватно-клеенчатой дверью с табличкой «Главный инженер ЦКБ».

В приемной мялся дядя Вася.

— Надежда Васильевна. Моих не видали?

— Не заходили.

— Чему учат, а? Никакой дисциплины. Глину-то самому пришлось. Разве это порядок, а? Чтоб дворник сам?

— Принес, родимый? — спросила дядю Васю вошедшая Прасковья. — Брал иде казала?

— Сам копал, сам принес. Сам! Все насмерть заучилися, — с ядом заметил дамам Василий Степанович. — Докатились. Дворник — глину.

— Нуткось, давай-ка сюда, Надюха, — взяла ведро Прасковья и, понюхав глину, прошла с ведром в кабинет директора.

— Все ученые ходют, — пожаловался дядя Вася вошедшему Сашину.

— Надежда Васильевна, меня вызывали?

— Вы в очках? — справилась Наденька, не отрываясь от исходящих.

— Да, — удивился Игорь Игоревич.

— Тогда садитесь.

Дверь из кабинета директора приоткрылась. Из нее пыталась выйти похожая на старую меньшевичку Ду-кельская, заведующая лакокрасочной лабораторией ЦКБ. Она толкала дверь ногой, так как руки ее были заняты ведерком и еще чем-то на зеленой бумажке, что несла она, как зажженную свечу.

— Как это я со своей лакокрасочной техникой сличу обе глины? С’еst impossiblе! [1] Это невозможно — фр. , — экспрессивно крикнула она в кабинет, безуспешно пытаясь выбраться из двойных дверей.

Сашин помог ей. Зеленая бумажка с кусочками засохшей земли что-то напомнила ему, но он не стал напрягать память, так как в этот момент пришло решение: да, прокладку для тормоза надо делать из паранита.

— Касатик, заходи, — позвала Прасковья Сашина из дверей директорского кабинета.

Там Шкуро наставлял в чем-то Саню, уже успевшего залететь к Владимиру Васильевичу с письмами.

Прасковья села в стороне, неотрывно наблюдая за Сашиным.

— Прошу! — распахнулся в любезности Владимир Васильевич. — Садитесь, Игорь Игоревич. Нет, вот сюда. Еще ближе. Так. — Он показал пальцем на туристский значок Сашина. — Сейчас бы в лес, овраги разные, речки там всякие, ручейки. А мы — план. С моим весом ручейки теперь только в брод. А вы, наверное прыг-скок и там?

— Пока еще прыгаю.

Отзывчивый на расположенность и доброту Сашин перестал удивляться непривычному благодушию Главного. Он сел очень удобно на стуле, положив ногу на ногу, и продолжал:

— Вы знаете, мне в этом, в прыжках, помогает моя методика. Удается одолевать и речки. Малюсенькие.

— Познакомьте, — ушел во внимание Шкуро.

— Обычно при прыжках в длину туристы бросают тело слишком вверх. Составляющая скорости в полезном направлении тогда уменьшается… Разрешите показать на доске?

— Пожалуйста, очень прошу. Я сам, как вы знаете, бегаю регулярно, — заинтересованно разрешил директор.

Инженер Сашин нарисовал на доске параллелограмм разложения скоростей.

— Как видите, это невыгодно. Почему же все-таки не бросают тело горизонтально?

Сашин помолчал и по-профессорски походил около доски. Сане стало трудно и он начал перебирать свои бумаги. Шкуро понимал и подался вперед в кресле.