Ростислав Соломко - Жизнь? Нормальная [сборник]

— Мешают ноги! — ответил себе лектор. — Снижаясь от притяжения «горизонтальный» прыгун оказывается в воде у противоположного берега. Так вот я в прыжке ноги поджимаю к туловищу и оказываюсь на том берегу, хоть на карачках, а сухим, — с застенчивым торжеством заключил Сашин.

— А ваши очки? — с затаенностью в голосе спросил Шкуро.

Сашину понравилась сообразительность директора. «Нет, что ни говори, он не дурак», — ласково подумал он. Его всегда привлекала смеша в людях.

— По инерции очки соскакивают, — улыбнулся Сашин, — но я научился их ловить и делаю теперь это реф-лекторно.

Шкуро и Прасковья переглянулись.

— Очень, очень интересно… А вы не могли бы, так сказать, на живом примере… Продемонстрировать это здесь?

— Здесь?..

— Ну, какая вам разница, — Владимир Васильевич встал и подошел к Сашину. — Вот этот большой медальон на ковре, или как его… будет речкой. Прыгайте.

— Ну, что ж. Смотрите.

Некапризный Сашин встал в позицию, поправил очки, нацеливаясь на конец персидского узора, и, сделав шаг назад — места для разбега не было — взлетел над ковром. И, скорчив ноги, приземлился на корточки. Он ловко подхватил соскочившие очки и, выпрямившись, стал их протирать носовым платком. Без очков лицо его стало очень добрым, беспомощным и немного другим, как это бывает у близоруких.

Шкуро с Дудкиной обменялись взглядами. Ничего не понимающий Саня жалобно и преданно смотрел на своего директора.

— Вы даже не поскользнулись. Устойчивость, наверное, обеспечивают туристские ботинки. Вы их носите постоянно? Как их выбирать по ноге?

— Покупать на размер больше.

— Какой ваш размер?

— 42. А ботинки 43.

— Не может быть.

— Честное олово! — оскорбился недоверием Сашин.

— Не верю. Впрочем, что спорить. Мы сейчас определим.

Главный быстро вынул из ящика заготовленную закладку для машинки, которая выглядела чистым листом.

— Становитесь вот сюда.

Директор с покрякиванием встал на колени перед своим подчиненным.

— Ставьте же ногу на лист. Вот так. Прижимайте. Не двигаться. Сейчас обведу подошву карандашом и мы определим размер простой линейкой. Не дергаться! Ну, вот и все.

Шкуро с помощью Сашина встал, снял белый лист с копиркой сверху и Сашин увидел отпечаток подметки со всеми изъянами износа. «Срочно нужны набойки», — хозяйственно подумал он.

— Как здорово! — восхитился он техникой Шкуро.

Внимательный к отпечатку Главный почему-то не стал делать измерений. Насупившись, величественный, он уселся в свое дубовое кресло с высокой спинкой.

«Если б на спинке был герб — он вылитый судья», — невольно подумал Сашин.

Наступил какой-то перелом в настроении четверых, исчезла непринужденность. Ее заменила грозная суровость.

Словно бы бомбардировщики на параде, связанные бечевкой, Саня и Прасковья синхронно выполнили маневр. Строгие, как народные заседатели, они заняли места по бокам от председателя.

— Что вы скажете по этому поводу? — Шкуро положил на стол перед Сашиным черный пакет. — Что здесь по вашему?

— Фото… б-бумага.

— Бумага-то бумага, но какая?

Сашин присмотрелся к пакету.

— Восемнадцать на двадцать четыре.

— А мы сейчас посмотрим, — зловеще сказал директор и рука его потянулась к пакету.

— Осторожно! Засветите!! — воскликнул фотолюбитель Сашин.

Непосредственность реакции, искренность возгласа остановили Шкуро. Он накрыл верхнюю губу нижней и с сомнением взглянул на Дудкину. Прасковья смотрела вниз.

— Вы свободны. Пока, — сухо сказал Владимир Васильевич.

Обескураженный Сашин вышел в приемную.

С дивана на него разом посмотрели три тощих очкарика. Каких-то очень одинаковых.

«Не галлюцинация ли у меня?!» — поморгал глазами Сашин.

— Следушшый, — услышал он голос Дудкиной.

— Егупыч, подверни здесь и, пожалуй, все. Можно показывать.

Сашин отошел от порошкового тормоза, уже замонтированного в машину, и, вытирая промасленные руки концами, издали любовался своим детищем. Портил картину ковырявшийся в грязном халате Егупыч, но он сейчас отойдет…

Тормоз — снаружи простой, как нарисованный школьником цилиндр, — матово серебрился свежеобто-ченной сталью. Простым он был и внутри. Но не проста была идея, положенная в основу конструкции. Впрочем, тоже проста, как все неожиданно новое, что рождается «вдруг» в науке и технике.

Всего два года, как магнитные порошковые тормоза появились на выходе в одном головном машиностроительном институте. О них знали немногие. Нелегко было проникнуть туда Сашину. Нещедро делились информацией. Что греха таить, причиной тому была не только осторожность разработчиков, но и боязнь нашедшего сокровище скупца — готовилась лавина диссертаций, заботили руководство предвидимые лавры…

Библиотеки, кафедры, НИИ, переводы со словарем, уход с головой в теорию, непонимание, понимание, бес-соница, отчужденность в семье, расчеты, компоновки, эскизы — их десятки, может быть, сотни… По существу Сашин работал в параллель с институтом.

Неудачи, провалы, отчаяние, свет впереди… А проклятый техсовет! А треклятый Шкуро! А мастерские! А…

Как будто это только ЕМУ было надо!!

Да, ему это было нужно.

Почему? Что двигало им?

Жажда созидания?

Да.

Неприятие отжившего, инстинкт прогресса?

Да.

Можно в резине прошагать через грязную лужу, а можно догадаться, вернуться и положить спасительный для других кирпич. Была, значит, здесь инженерная реакция на «техническую грязь»?

Конечно и это.

Потребность делать людям добро? Чтоб лучше было всем, тебе, Родине?

Это было. Не как провозглашение кредо и следование идее. Это существовало в Сашине, как условный рефлекс, подспудно. Может быть, он совсем и не знал этого в себе.

Им овладевало тщеславие?

Почему «тще»? Да, он нуждался в общественном поощрении. Здоровое признание, искреннее, другими инженерами, другими людьми полезности его труда, его ума, таланта, его риска, его воли и того, что он дал, наконец. Было просто необходимо, чтобы люди порадовались его успеху, чтоб разделили с ним этот успех.

Почему все это сухо называют «принципом морального поощрения»? Или иронично «пряником»?

Хорошая это вещь, пряник без кавычек. И плохая — кнут. Якобы необходимый и очень нужный. Почему это он так необходим, этот кнут, вызывающий затаенную злобу, сопротивление и упрямое нежелание работать?!..

А может стимулом для Сашина был другой принцип, «принцип материальной заинтересованности»? Может быть, Сашин, коего этот принцип по воле Шкуро часто обходил стороной, сам решил стать «принципиальным». (Помните, у Райкина — Лисица Вороне: «Бу-дэшь таварш пэрэнсипиалный — всэгда будэшь с сыр»?) Может, здесь была отчаянная попытка заиметь хорошее жилье, машину, снять гнетущую заботу о деньгах, выбиться «в люди»?