Ростислав Соломко - Жизнь? Нормальная [сборник]

Он повернулся и Сашин воскликнул:

— Егупыч!!

— Ну, чего орешь, — и Егупыч-«аристократ» протянул Сашину заскорузлую руку. — Я думал, не придешь. Погоди, давай перекурим. Шкуро у него, пущай наговорятся.

И в этот момент из комнаты 38 вышел директор ЦКБ. Обмякший. Мешковатый. С потным бледным лицом. Не постаревшим, а таким, по которому видно было, каким оно будет у старого Владимира Васильевича. Он узнал своих подчиненных, приподнял шляпу и сделал… книксен. Не шутовской, не ироничный, а жалкий, непонятный. Это девичье приседание выглядело неуправляемым движением; в нем была безнадежность, инстинктивное проявление трусости и мольба о пощаде, не адресованная ни к кому.

Ничего не оказав, он повернулся к ним спиной и тяжело, обвисло зашагал к люку винтовой лестницы.

Вращаясь с покачкой, он как бы оседал в нем и исчез совсем, когда не стало его шляпы.

— Ну, заходи, время, — посмотрел Егупыч на крупные зеленые цифры своих электронных часов. — До семь тридцать не выйдешь — все, прошу прощения. Ко вдовице тут… День рождения!! Наплетешь еще. Какой-то ты, Сашин, все ж мешком ударенный…

Он открыл в тридцать восьмую дверь и ласково подтолкнул Сашина.

38-я была небольшой комнатой с низким потолком и арочным верхом окна у самого пола. Сюда слабо, наверное, доносились звуки полонезов, экосезов, трубные гласы ста крепостных гудошников (они не гудели все разом, а в очередности: один гудок — одна нота) и обитавший в ней кучер (ключница, камердинер) услаждался здесь утраченным теперь даром тишины.

По паркету нервно ходил мужчина с гневным лицом.

— Сашин. Вы меня вызывали.

— Не вызывал! Просил зайти, если на то у вас будет время и желание, — недружелюбно бросил Рожнов. — Погодите. Остыну, — на полном серьезе добавил он. — Садитесь.

Он стал замедлять шаги, а потом сел за стол, уперев кулаки в скулы. Взгляд его был обращен к арке окна, в условную электрическую тьму городского вечера.

Сашин с любопытством следил за этой технологией самоукрощения.

— Отмяк. — Лицо завотделом стало добрым лицом уставшего человека, — Рожнов. Иван, — протянул он руку Сашину через стол. — Отца величали Яковом. А вы Игорь Игоревич. Про вас все знаю.

Он вынул черный пакет и положил его перед собой.

— И отсюда, — он показал на пакет, — и, главным образом, от товарища Макаркина, давшего всему этому ход. Правильный ход.

«Какой еще товарищ Макаркин?» — недоуменно спросил себя Сашин. — «Ах, Егупыч это!» — вспомнил он.

— В ЦКБ хорошо поработала комиссия нашего райкома с представителями вашего Главка, с вашим парткомом, — продолжал Рожнов. — Так что у меня к вам никаких вопросов.

Он с удовольствием разглядывал Сашина.

— Тогда, Иван Яковлевич, зачем…

— Если честно — хотел посмотреть на вас, потолковать с вами. Случай в некотором роде исключительный. Так каков же он, думаю, «Александр Матросов»? Зайти, думаю? Будет поначалу недоумение, забавный перепуг, может быть. Так что извините за вызов, как изволили выразиться.

— Недоумения, испуга не было бы. Был бы чай.

— Простите, — смутился Рожнов. — Сейчас поздно. Не могу.

— Что вы, что вы… — в свою очередь смутился Сашин. «Черт меня подери! Нет у меня этого… Такта». -Если по делу: чем все кончилось? В ЦКБ? Получилось все правильно?

— Не надо думать, что все сделал вот этот…

Рожнов показал на черный пакет.

— Он стал третьим звонком. Фактов стало больше, наше убеждение укрепилось. В этом деле закоперщиком был ваш новый секретарь. Не без «помощи» Шку-ро сердечник оказался в больнице.

— Шкуро много хлопотал, чтоб Андрея Леонидовича поместили в Кардиологический институт, — заметил справедливый Сашин.

— О, да. Фарисей и мастер показухи не уставал мне звонить о каждом своем шаге в этом случае. Но он больше мешал своей назойливой услужливостью — с таким заболеванием кладут немедленно. Без всякой табели о рангах. Так вот, мы уже обращались в ваш Главк до этого…

Рожнов опять показал на пакет, не называя его.

«Не от брезгливости ли это к анонимкам?» — подумал Сашин. — «Но ведь я подписал? Нет, он все знает».

— …с предложением укрепить руководство ЦКБ. И вот Шкуро откликнулся. По-своему.

— Неужели он подал заявление?! — изумился Сашин.

— Он с треском снял своего главного инженера.

— Саню?! Наконец-то! Но это ничего не меняет…

— Вот именно.

— Пишет вам? Саня?

— Не то слово. Измучил. «В дополнение к письму за номером…», «При оставлении без последствий сочту необходимым обратиться в руководящие органы нашей партии…», «Вторично обращаюсь…» — зачитывал Рожнов из вороха бумаги, вынутого из стола.

«Поливает грязью благодетеля?» — хотел спросить Сашин, но передумал — ясно, что поливает.

— Все получилось правильно? — снова спросил он.

— Я не знаю ВСЕ ли правильно получилось. Иногда бывает проще знать глобальную правду, чем правду частностей. В итоге вроде бы все неплохо. Мы стали чище. Чище станет теперь атмосфера в ЦКБ, а это необходимый залог… Ну и так далее. «Что бог не делает — все к лучшему» — вот оптимистическая формула моей бабки. Я эту доктрину, впрочем, во всем объеме принять не могу — жизненный опыт призывает к осторожности. Вообще… Мы одни с вами?

Рожнов шутейно оглянулся назад.

— Мудрость пословиц и поговорок, по поводу которых собиратели фольклора не устают сюсюкать, часто «сумнительна». Мне кажется, что сочинял их некий лукавый дед-оппортунист, некто вроде шолоховского Щу-каря, которому занятый народ и препоручил это абстрактное дело. Лежит дед, задравши лапти, и постулирует: «Поспешишь — людей насмешишь». Порицает спорых. И тут же угождает тем, кто поспешает: «Ранняя птичка носок подчищает, а поздняя птичка глаза продирает».

— Да, — продолжал Рожнов. — Плохо, правда, у нас то, что все это прорвалось каким-то нарывом, стрессом. Тяжелые, но благополучные роды. Впрочем, когда роды, всегда крик.

Он замолчал, но Сашин словно бы видел те весы, на чаши которых задумчивый Рожнов ставил свои «за» и «против».

— …Хорошо ли получилось с вами? Какая-то жертвенность, вообще-то ненужная… А, может быть, нужная…

Он помолчал снова.

— Вы хороший человек, с такими мне ладно. Знаете, другой раз хочется выйти вон туда, — Рожнов показал рукою в ночь, уплотнившуюся за дугой застекленной арки, — и кричать больно, долго и противно, как ишак. А этот, что был перед вами, — людоед, пожиратель. Или — Фразибул. Знаете античную легенду о Фразибуле?

Сашин стал быстро перебирать в памяти знаменитых греков. Фразибул не объявлялся.

Сашин имел претензию считать себя знатоком античности и, в некотором роде, за эту самую античность немало даже претерпел в семье. «Ну, чего ты эту ерунду читаешь? Что она тебе, инженеру, даст? Кандидатскую бы, я понимаю, готовил!.». — выговаривала жена. Доходило до ссор. Но босые, заросшие, похожие на русских мужиков древние греки говорили так просто, иово и неожиданно умно (это не значит — бесспорно), что Сашин устоял против натиска своей Ксантиппы [2] Имя жены Сократа; стало нарицательным (может быть, несли а ведливо) для сварливых жен. . У него затеялась даже забавная игра: он читал вслух какую-нибудь речь Перикла из Фукидида и предлагал отгадать автора. «Мемуары Черчилля?» — несмело предполагал слушатель. Сашин ликовал. Не в Черчилле дело. Босые язычники через две с половиной тысячи лет были нашими живыми оппонентами!..