Владимир Котенко - Служебный гороскоп

Писец упрямо возражал:

— Я с тобой не согласен, Стражник. Я верю в счастье!

— Ха-ха-ха! Да ты наивен, как вылупившийся цыпленок! Он верит в счастье! Может, ты и нашему фараону веришь?

— Да! Все плохое делается за его спиной.

Стражник чуть не умер со смеху, он схватился за живот, корчился, буквально ревел от хохота на помосте.

— Ха-ха-ха! Люди, слышите, что он сказал?! Он верит фараону! Так и есть, цыпленок! Ну, парень, я буду тебя бить еще больнее, чем предписано инструкцией. Чтобы ты скорее прозрел.

Началась экзекуция. Стражник добротно выполнил работу. Писец еле уполз в свою конуру. До вечера он зализывал раны, пил какие-то снадобья, покрывал кожу мазями. К ночи оклемался, поднялся с циновки и вышел на темную улицу. Шатаясь, подвывая иногда от боли, как шелудивый пес, битый хозяином, он крался к городской площади. Стражник сладко спал у главных часов страны, закутавшись в свой плащ. Писец на цыпочках приблизился к часам, с трудом их поставил прямо, они вновь пошли. И вот тут Стражник схватил его за шиворот.

— Попался! Да ведь я нарочно глаза смежил. Лежу и думаю: ну найдется ли в нашем отечестве хоть один смельчак, хоть один человек, который не смирился с тем, что время стоит? Пролежал до полуночи — ни души. И так взгрустнулось, так муторно на душе стало, да, думаю, перевелись люди, обмельчали, начхать всем на судьбы родины. И вдруг шорох, будто мышь проскользнула. Это ты крадешься. Спасибо тебе, парень! Ты воскресил во мне веру в людей! — Стражник даже прослезился от умиления. — Часы снова идут! Ах, как весело сыплется вниз песок! Какое счастье это видеть! Это значит, что время снова идет, что у нас есть будущее, а не только прошлое. А то вон что удумали — всегда половина второго! Да как же жить, если вечно половина второго? Сыплется, сыплется песочек-то! Время входит в меня, как воздух, как крепкое вино. Оно бодрит, оно щекочет кровь! Я вновь живу! Я пьянею от времени!

Стражник прервал свою тираду и вновь повалил часы наземь. Совсем уже другим тоном он приказал:

— Пошли, Писец!

— Куда?

— В темницу.

— Но ведь ты только что меня благодарил.

— Я тебя благодарил как человек, а теперь я исполняю свои обязанности. Человек и стражник — разные люди. И оба во мне прекрасно уживаются. Ну пошли! Ты — государственный преступник! Ты — поднял руку на время!

Силы страны были на исходе. Голод. На учете каждое зерно пшеницы, каждая головка чеснока, каждая луковица. Пустыня наступала на плодородные земли, оросительная система долины Нила пришла в упадок. Все забирала пирамида. Ее строили день и ночь, она царствовала в Египте, словно жадный крокодил, проглотила казну. Каждый день Жрец приходил во дворец фараона с отчетом.

— Думай о вечном, о Хеопс! — склонялся он в поклоне.

— И ты думай!

— Где твоя корона? Почему ты ее не надел?

— Продал, чтобы залатать дыры в пирамиде.

— А где твой трон?

— Заложил ростовщику, надо было расплатиться с каменщиками.

— Хеопс, это похвально, что ты все силы бросил на пирамиду. И все-таки надо избегать крайностей. Ты как одержимый. Ты губишь страну.

— Я?! Я ее гублю? Ты ее губишь! Вы! Вы все хотели пирамиду! И вы ее получите! Любой ценой! Чего бы мне это ни стоило! Я вас проучу. Я ткну вас в нее мордой, как неразумного котенка в свою лужу. Вы еще пожалеете, что когда-то заставили меня ее строить! — яростно, с хрипом в горле говорил Хеопс.

— Остановись хотя бы на год. Оросительным системам нужен срочный ремонт!

— После пирамиды!

— Рушатся храмы!

— После пирамиды!

— Ну а как же счастье, о котором ты так мечтал?

— Счастлива та страна, в которой все одинаково несчастны. Кстати, объяви войну.

— Кому?

— Кому хочешь. Пирамида требует рабов, словно хищник мяса. И надо добыть денег, много денег! Я хочу построить пирамиду выше Вавилонской башни.

— Это невозможно. Пустые мечты!

— Проглоти свой язык! Я царь, и все будет так, как я повелеваю!

— О Хеопс, кто знает, что написано у нас на доске судьбы. Я тоже богат, происхожу из знатного рода, а фараоны не вечны. Иногда их трон занимали и жрецы.

— Что?! Метишь на трон?

— Повторяю, все в руках богов. Я второй человек в государстве. Я согласился быть вторым, чтобы фактически стать первым. Лишь наивные цари могут всерьез мнить себя первыми. На самом деле первый — это второй. Вернее, так: я больше, чем второй, ты меньше, чем первый. Мы равны.

— Лукавый царедворец! — вспыхнул Хеопс. — На вершине пирамиды нет места для двоих!

В тот же день Хеопс сам пришел в темницу к Писцу. Тот лежал на грязной циновке и даже не смог подняться.

— Ничего, лежи, лежи. Значит, ты — возлюбленный моей дочери? И тебе должны отрубить голову как врагу пирамиды? Неплохая голова. Такую и снести приятно, а то рубим всякий мусор. Что же ты так, а? Ни во что не веришь, во всем сомневаешься. Неужто и в самом деле не веришь?

— Не верю.

— Как?! И в счастье тоже?

— Теперь не верю.

Хеопс уселся рядом на циновку, стал жаловаться на жизнь:

— По существу, ты меня бросил, парень. Предал. И я остался один. Совсем один. Мне даже не с кем переброситься словом. Некому открыть душу. Кругом одни враги. Придворные интригуют, чтобы быть ближе к трону, а я натравливаю их друг на друга, чтобы они были подальше от трона. Политика — это искусство интриги. Вот какая кругом грязь, суета, пустяки. А ты был не такой. Ты был настоящий. Не зря Хент-сен, моя дурочка, все глаза из-за тебя проплакала, так за мной и ходит по пятам: помилуй его да помилуй, папочка. Исхудала вся, бедняжка, не ест, не пьет. Жалко мне ее. Дочь все-таки. Ну что, помиловать тебя? Простить грехи?

— Есть тираны, которые охотно прощают другим свои грехи.

— Ты умен, — улыбнулся Хеопс. — Но это в наше время редко приводит к добру. Впрочем, и в остальные времена тоже. Я пришел к тебе, чтобы признаться. Да, я строю пирамиду! Я уже влез в нее по самые уши. Я не могу перечить жрецам и сановникам, их слишком много, и они вместе. Понимаешь, это такой ход конем. Я ее быстро дострою, а потом всего себя целиком отдам всенародному счастью.

Писец прошептал окровавленными губами:

— Не верю! Твоя дорога была прямая, как копье. Сойти с нее — значит все погубить. Ты — сошел.

Хеопс вскочил, зашагал по клетке, три шага вперед, три шага назад — особо не разбежишься. Он рвал на себе одежды.

— Да! Да! Это известие, что строится Вавилонская башня, меня окончательно сломило. Быть в хвосте — такого мы себе позволить не можем. Это значит остаться на задворках эпохи. Я хочу как можно быстрее покончить с пирамидой, а конца стройки не видно. Ты обратил внимание, как нелегко тащить вверх камни? Это самое сложное звено, без рабов там не обойтись, а их мало, к тому же они ленивые и прожорливые.