Михаил Колосов - Похвала недругу

— И это называется идеальные условия для работы! — возмутился Неваляйкин. — И это считается солидное учреждение? Боже мой, куда я попал?! Что это за контора?!

Зав. АХО лишь поднял плечи, развел руки в стороны и, не опуская их, вышел.

Неваляйкину понравилось нажимать на белую кнопку, и он пользовался ею очень даже часто: его радовало появление в кабинете этой беленькой пышненькой бестии, как он называл про себя Нинель. Войдет, улыбнется лукаво — будто бальзамом на сердце капнет: сразу все вокруг становится голубым и веселым, словно весенний зайчик заиграл на потолке, и все проблемы трын-трава.

— Ну, что, Фунтик? — спросил Эразм у Нинель. — Похоже, в обозримом будущем никакой делегации пока не предвидится? Как там, на вашем горизонте?

— Делегаций нет, — сказала Нинель. — Но будет совещание поэтов, и шеф хочет на нем выступить. Нужна речь.

— Поэзия мне противопоказана, — отмахнулся Неваляйкин. — Поручите это кому-то из консультантов. У меня есть дела поважнее, которые не терпят отлагательства. Прошу вас, соедините меня с редактором газеты «Литературный вестник», потом с редактором журнала «Куда ветер дует», с директором издательства «Перекрестное опыление» и другими. Действуй, Пупсик! — Эразм послал ей воздушный поцелуй.

Пупсик начала действовать, и Неваляйкин поочередно переговорил почти со всеми нужными ему людьми.

Ниже приводятся несколько из его бесед, предусмотрительно зафиксированых Пупсиком для истории.

Из беседы с редактором газеты:

Неваляйкин. Почему вы так скромно дали о моем назначении?

Редактор. Как скромно? Дали, как всегда, в хронике.

Н. В хронике! Хроника хроникой, тут вы никуда не денетесь: я, как факт, существую, и вы обязаны об этом оповестить. Но вы должны были бы еще и мозгами пораскинуть, как это дело подать позаметнее, вы же подошли к нему формально, сообщили сквозь зубы, нехотя. А могли бы представить меня пошире, потеплее, заинтересованнее. Вон, «Сплетник литератора» подал — любо посмотреть: портрет на полполосы закатили и статью обо мне. Вот это размах, вот это смелость! Чего вы боитесь?

Р. Ничего мы не боимся. Но у каждой газеты свой статус, свои традиции.

Н. У вашей, я замечаю, традиции антиневаляйкинские. Имейте в виду! Вы думаете, это мне нужно? Ничуть! Никон Никонович возмущен и просил как-то это дело поправить.

Р. Каким образом? Повторить то же самое крупным шрифтом?

Н. Ну, зачем так примитивно! Дайте обо мне серию положительных статей — раздумья, штрихи к портрету или что-то в этом роде. Кстати, это его слова.

Из беседы с редактором журнала:

Неваляйкин. Прошу мою повесть опубликовать не в марте будущего года, а в октябре этого. За месяц до нашего большого сабантуя.

Редактор. Но мы и на март ее не планировали!..

Н. Тем более. Перенесите на октябрь.

Р. Но она… слабовата… Над ней нужно еще…

Н. Это меня не касается. Ее прочитал сам Никон Никонович, и он так не считает. Повесть будет основным гвоздем на собрании, поэтому он очень просил напечатать ее в октябре. Притом настоятельно просил: дорога́, говорит, ложка к обеду.

Р. Никон Никонович просил? Ну, если это просьба самого Никона Никоновича… Передайте ему привет и скажите, что мы все сделаем, как он пожелает.

Из беседы с директором издательства:

Неваляйкин. Привет, старина!

Директор. Кто это?

Н. Первый помощник Никона Никоновича Эразм Неваляйкин!

Д. Тот самый? Ты?!

Н. Именно! Слушай, старик, шеф требует включить в план выпуска этого года мой трехтомник. Я понимаю: многовато. Но что поделаешь? Надо! Есть такая формула: на-до! Не для меня, это ему нужно — для престижа. Помощник должен быть достоин своего шефа. Понимаешь, какая тут тонкая политика? Так что — надо! Ну, а я, естественно, со своей стороны в долгу не останусь. Чао!

Подобные тонкие деловые беседы состоялись и со всеми остальными издательствами города, у которых Неваляйкин выговорил себе где переиздание, где доиздание, где двухтомник, где трехтомник, в одном сборник похвальных статей о себе, а в другом даже собрание сочинений — правда, в перспективе…

— Вот теперь чувствую, что я наконец-то забрался на ту вершину, на которой и должен быть! — воскликнул Эразм, закончив так успешно свой очередной рабочий день.

Да, Неваляйкин был на вершине!

Имя его в таком новом качестве принималось сначала робко, нехотя, подчас с иронией, с насмешками, но постепенно оно набирало силу и вскоре вошло в привычку. Сперва оно мелькало в информациях, в официальных отчетах — был, присутствовал, участвовал, потом перебралось в обзорные статьи творческого характера и, наконец, — в специальные исследования, посвященные только ему, Неваляйкину.

Неваляйкин стал неизменным атрибутом всех президиумов, его огромная кудлатая голова на бычьей шее постоянно торчала рядом с никоновской лысиной. Где появлялся Никон, там же, как тень, маячил и Неваляйкин. Обычно он держался у Никона за спиной, но иногда шел впереди — прокладывал своему шефу и его свите дорогу в толпе. И тут надо было видеть Эразма! Гордый, надменный, с выпяченным животом, он не шел, а двигался как глыба, как бульдозер, и толпа отступала на обе стороны, будто ее отбрасывала какая-то сверхъестественная сила.

На творческих собраниях ни один докладчик, ни один выступающий уже и не мыслил обойтись без его имени, оно стало таким же обязательным и необходимым, как в нашем обиходе стали слова: «здравствуйте», «пожалуйста» или «до свидания». Шла речь о драматургии — Неваляйкин был на первом месте: он соавтор Никона по инсценировке никоновской повести; заходила речь о кино, и тут без него не обходилось: Неваляйкин автор сценария тринадцатисерийного фильма по роману Никона «Тещин язык»; говорили о детской литературе — опять не обойти Неваляйкина: он успел сделать из своего романа «Любка с нефтебазы» вариант детской повести. Ну, а если на повестке дня была проза, тут уже именем Неваляйкина все начиналось и им же все кончалось, как в той молитве, где то и дело повторяется «господи, помилуй», «господи, помилуй».

Неваляйкина любили, Неваляйкина презирали, в глаза ему льстили, за глаза — плевались, слабые искали у него защиты, сильные лезли к нему в друзья…

Он купался в этой славе!

Один мудрец сказал: ничто не вечно под луной… Но ничто не вечно и под солнышком славы.

Туча на Неваляйкина надвинулась и гром разразился над его головой совсем неожиданно. Да и пришла гроза эта с той стороны, откуда он ее никак не ожидал. Хотя, если сказать правду, он вообще никакой грозы ниоткуда не ждал. Ему казалось, что теперь он всю жизнь так и будет купаться в лучах славы и в море обрушившихся на него материальных благ. Между прочим, это постоянная ошибка всех, кто взлетает на верхотуру. Они забывают, что за спиной у них давка среди желающих занять их место, и ведут себя так, будто они одни на свете и будто они вечны.