Раймон Кено - Зази в метро

— Плоско шутите, — сказал уже начавший нервничать Шарль.

— Не ссорьтесь, — прошептал Габриель, восстанавливая контакт с окружающей действительностью.

Походкой, слишком нетвердой для того, чтобы называться уверенной, Габриель подошел к столику, за которым сидел хмырь, и грохнулся на стул. Он извлек из кармана небольшую сиреневую простынку и вытер ею лицо, наполняя бистро ароматом лунной амбры и серебристого мускуса.

— Фу, — фукнул хмырь. — Ну и запашок у вашего постельного белья.

— Неужели вы опять будете ко мне цепляться? — страдальчески произнес Габриель. — Это духи от Кристиана Фиора.

— Да ты просто не понимаешь, с кем имеешь дело. Некоторые дикари вовсе не выносят изысков.

— И это изыск? — произнес хмырь. — Вы изыскали ваши изыски на говноочистительной изыскарне, вот что.

— Вы угадали, — радостно произнес Габриель. — Говорят, что в духи самых лучших марок добавляют для запаха немного этой субстанции.

— И в одеколоны тоже? — с робостью спросил! Турандот, приближаясь к этому столь изысканному обществу.

— Какой же ты осел! — сказал Шарль. — Ты что, не видишь, что Габриель как какую глупость услышит, тут же повторяет, даже не удосужившись понять, о чем идет речь.

— Действительно, чтобы повторить, нужно как минимум услышать, — парировал Габриель. — А что, тебе когда-нибудь удавалось щегольнуть глупостью собственного изобретения?

— Ну это уже чересчур, — сказал хмырь.

— Что чересчур? — спросил Шарль. Хмырь не дрогнул.

— Вы что, никогда глупостей не говорили? — спросил он ехидно.

— Он их приберегает лично для себя, — сказал Шарль двум другим участникам беседы. — Больно важный! Типичный выпендряла.

— Что-то я совсем запутался, — вмешался Турандот.

— А о чем мы говорили? — спросил Габриель.

— Я тебе сказал, что ты не в состоянии сам придумать все изрыгаемые тобою глупости, — ответил Шарль.

— А что я такого изрог?

— Уже не помню. Ты их сотнями изрыгаешь!

— В таком случае тебе должно быть совсем не трудно назвать мне хотя бы одну.

— Предоставляю вас вашей дискуссии, — произнес Турандот, окончательно потерявший нить рассуждения. — Мне нужно обслуживать клиентов. Народ валит.

Полуденные обедатели стремительно прибывали, некоторые со своими обедами в солдатских котелках. То и дело раздавался голос Зеленуды с его вечным «Болтай, болтай, вот все, на что ты годен».

— Так вот, — задумчиво произнес Габриель, — о чем, бишь, мы там говорили?

— Ни-а-чем, — ответил хмырь. — Ни-а-чем.

Габриель с отвращением посмотрел на него.

— Тогда, — ответил Габриель, — не понимаю, какого хрена мне здесь надо?!

— Ты пришел за мной, — сказал Шарль. — Что, забыл? Мы идем к тебе обедать, а потом я повезу малышку на Эйфелеву башню.

— Ладно, пошли.

Габриель поднялся и в сопровождении Шарля удалился, не попрощавшись с хмырем. Хмырь подозвал (жест) Мадо Ножку-Крошку.

— Раз уж я все равно здесь оказался, можно и пообедать, — сказал он.

На лестнице Габриель остановился. Он хотел посоветоваться с Шарлем.

— Тебе не кажется, что я обошелся с ним недостаточно учтиво? Может, стоило и его пригласить на обед?

Обычно Подшаффэ обедал прямо у себя в мастерской. чтобы не упустить клиента, если таковой объявится. Было известно, однако, что в это время дня такого не случалось никогда. Таким образом, обед в мастерской таил в себе двойное преимущество: во-первых, клиент отсутствовал, а во-вторых, благодаря во-первых, Подшаффе мог спокойно заморить червячка. Последний, как правило, безропотно отдавал концы от горячей порции рубленого мяса с картофельным пюре которую приносила Мадо Ножка-Крошка около часу дня, сразу после схлыва нахлыва посетителей.

— А я думал, сегодня будет требуха, — сказал Подшаффэ, наклоняясь за спрятанной в углу бутылкой красного вина.

Мадо Ножка-Крошка только пожала плечами:

— Требуха? Размечтался!

Подшаффэ и сам это прекрасно знал.

— Ну, что там хмырь?

— Доедает. Молчит пока.

— Вопросов не задает?

— Нет.

— А Турандот с ним не разговаривал?

— Нет, робеет.

— Какой-то он нелюбопытный.

— Да любопытный, любопытный! Только не решается.

— Мда.

Подшаффэ приступил к уничтожению своего месива, температура которого тем временем понизилась до разумных пределов.

— Что-нибудь еще принести? — спросила Мадо Ножка-Крошка. — Сыр бри? Камамбер?

— А бри — хороший?

— Не так чтобы очень.

— Тогда этого — того.

Мадо Ножка-Крошка уже направилась было к выходу, когда Подшаффе спросил:

— А что он ел?

— То же, что и вы. Нуфточнасти.

И Мадо молниеносно преодолела десять метров, отделявшие мастерскую от «Погребка». Более обстоятельно она ответит потом. Подшаффэ счел поступившую информацию в высшей степени недостаточной. Но создавалось впечатление, что до возвращения Мадо пищи для размышления ему тем не менее хватило. Официантка протянула ему тарелку с тоскливым кусочком сыра.

— Ну что? — спросил Подшаффэ. — Что хмырь?

— Кофе допивает.

— Чего говорит?

— Молчит по-прежнему.

— Хорошо поел? Как у него с аппетитом?

— Нормально. Глотает не жуя.

— А с чего он начал? С большой сардины или салата из помидор?

— Я же вам сказала, фточнасти, как вы, нуфточности. Нисчего ни начал.

— А пил что?

— Красное.

— Маленький стакан или большой?

— Большой. Все выпил.

— Мда, — сказал Подшаффэ с явным интересом. Перед тем как приступить к сыру, он ловким сосательным движением не спеша извлек пук говяжьих волокон, застрявших у него в нескольких местах между зубами.

— Ну а в туалет? — спросил он еще. — Он в туалет ходил?

— Нет.

— Даже не писал?

— Нет.

— И руки не мыл?

— Нет.

— А выражение лица какое?

— Никакого.

Подшаффэ принялся за объемистый бутерброд с сыром, которые был приготовлен им с чрезвычайной тщательностью. Он отодвинул корочку камамбера к дальнему краю ломтя, оставляя, таким образом, лучшее на потом.

Мадо Ножка-Крошка рассеянно наблюдала за ним. Она почему-то уже никуда не спешила, хотя ее рабочее время еще не истекло. В «Погребке» наверняка сидели клиенты и требовали счет. Одним из них мог быть и хмырь. Она прислонилась к будочке и, пользуясь тем, что рот у Подшаффэ был набит и он тем самым был лишен дара речи, перешла к обсуждению своих личных проблем.

— Человек он серьезный, — сказала она. — Со специальностью. И специальность хорошая — таксист, правда ведь?

...(Жест.)

— Не слишком стар. И не слишком молод. Здоровье в порядке. Крепкий парень. И денежки наверняка водятся. Одно плохо — романтик он.

— Этушточно, — едва успел вымолвить Подшаффэ между двумя заглатываниями пищи.

— Но как он все-таки меня бесит! Копается в этих брачных объявлениях, упивается письмами читательниц в каких-то дурацких женских журналах. Я ему говорю: «Ниужелишвы думаете, ниужелишвы думаете, что откопаете там птичку вашей мечты?» Если бы птичка действительно была так хороша, ее б без всяких объявлений откопали, правда ведь?