Йозеф Лада - Картинки похождений бравого солдата Швейка

Ночью Швейк заступил на пост. Расхаживая в темноте, он наткнулся на пушки, стоявшие без присмотра в поле. В сторонке приютились два пулемета. «Смотри-ка, да они на колесиках!» — подивился Швейк. Один он взял на ремень, второй подхватил сзади рукой. «Ну вот, теперь можно трогаться… Но-о, поехали!» Колесики заскрипели, Швейк возвращался на пост. Сменившись, он заснул сном праведника. Утром Швейк снова запрягся в пулеметы и поволок их в батальон. Удивление Лукаша было абсолютно искренним, когда перед ним предстал солдат, который приветствовал его левой рукой, а в правой держал ремень с двумя пулеметами на другом конце.

Солдат отрапортовал: «Господин обер-лейтенант, ординарец Швейк явился в роту и приступает к исполнению своих обязанностей. Особых происшествий не произошло, битва выиграна целиком и полностью. Эти пулеметы я вчера захватил в бою. Только они не смазаны, скрипят колесики. Осмелюсь доложить, свои трофеи я подношу полку, чтобы добыть ему еще больше славы в газетах». — «Швейк, — ополчился на него обер-лейтенант, напуская на себя строгость, — знаете, чего заслуживает ординарец, который отбился в бою от своего командира? Пороха и свинца!» — «Осмелюсь доложить, не знаю, — благодушно ответствовал Швейк. — А ром нам сегодня дадут?»

«А, господин Швейк, — раздался в этот момент голос лейтенанта Дуба, — где же это вы шлялись? Уверен, вы даже ни разу не выстрелили! Я бы не удивился, если бы узнал, что Швейк уже у русских». Обер-лейтенант, показывая на трофеи Швейка, резко осадил Дуба: «Швейк — отважный воин и будет мной представлен к награждению малой серебряной медалью. Вечером во время атаки он захватил два вот этих пулемета!» Когда Дуб отошел, Лукаш спросил своего ординарца: «Швейк, олух ты этакий, на какой свалке ты их откопал?» Но отвечать уже было недосуг: со стороны противника раздался грохот, три пушки, пославшие гранаты в расположение австрийцев, рявкнули так близко, что Швейк только развел руками:

«Так что осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, не иначе, как русские лупят из тех самых пушек, откуда я утащил пулеметы. Больше им стрелять неоткуда». — «Пушки вы тоже захватили? — спросил Лукаш. — Чего же вы их там оставили?» — «Хм, — вздохнул Швейк, — пушку мне не дотащить. Осмелюсь доложить, ее, может, двум парам лошадей не осилить…» Обстрел со стороны русских усиливался. Через полчаса уже можно было видеть свежие подкрепления, спешившие на помощь русским. Неожиданно над позициями неприятеля загремело раскатистое «Уррра!» — русские пошли в атаку. Батальон было заколебался, но устоял. К полудню русские повторили атаку, и Лукаш дал приказ отступать.

К слову сказать, солдаты уже отходили, не дожидаясь приказа. Русские наседали со всех сторон. Едва расслышав выкрики Лукаша: «Zurück! Zurück!», солдаты тут же поворачивали фуражки задом наперед и громко радовались: «Теперь, глядишь, недельку-другую будем наступать таким макаром! Там их как собак нерезаных!» Улепетывали до самого обеда, когда отступление задержали немцы. Их в огромных количествах подбрасывали к первой линии на автомобилях — точно вату, чтобы заткнуть дырку. К этому времени батальон Швейка был уже возле какого-то вокзала, где горел пакгауз. С пакгауза огонь переметнулся на стоящий тут же железнодорожный состав. Артиллерия вела обстрел беглым огнем, и неприятель, под его прикрытием, приближался к станции.

«Вокзал удержать любой ценой», — передали Лукашу приказ командующего бригадой. «Скажите господину полковнику, пусть он сам идет его держать! — раскричался Лукаш на ординарца. — Там даже кошке не зацепиться!» Русская артиллерия поливала их дождем шрапнелей, солдаты разбегались во все стороны. Лукаш уже только бессильно ругался: «Комедия какая-то, Himmelherrgott!» — «Осмелюсь доложить, — прокричал ему прямо в ухо Швейк, — господин лейтенант Дуб приказали…» Снаряды уже зловеще свистели и рвались прямо у них за спиной. Швейк, напрягая в этой адской свистопляске голос, кричал надпоручику: «Господин обер-лейтенант, пожалуй, что надо поспешить! Ведь они, сволочи, по нам стреляют!»

Далеко за станцией, у соснового бора, солдат удалось задержать. Потом их начали снова собирать по своим частям. Когда выяснилось, что 11-ой роте недостает почти целиком всего четвертого взвода, Швейк строевым шагом подошел к ротному командиру Лукашу и вытянулся во фронт: «Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, собрать господина лейтенанта Дуба, как нам говорили капитан Сагнер, чтобы подбирать раненых, мы не успели! В него угодила граната и разнесла его на тысячу частей». — «Ну вот, допрыгался Дуб, — подумал про себя Лукаш, — об этом ему, пожалуй, окружной начальник ничего не говорил». И вслух спросил: «Где? У вокзала?»

«Иезус-Мария! — воскликнул внезапно Швейк. — Ведь я свою трубку там посеял!» Он принялся обшаривать карманы, открыл подсумки, даже заглянул в вещевой мешок, но трубки нигде не было. И тогда Швейк сказал Лукашу: «Все, что с нами стряслось, все это ерунда, игрушки! Господин лейтенант уже отмучились… А вот мне-то, как мне без трубки прикажете?!» На физиономии Швейка была написана безмерная печаль и скорбь… Глубокая скорбь нахлынула и на надпоручика Лукаша, но у того она вылилась в злость на весь белый свет, на котором могут твориться такие безобразия! Надпоручик позвал Балоуна и велел достать из чемодана бутылку сливовицы. И утешался ею столь усердно, что вечером, найдя его под сосной и склонившись над ним, Швейк сказал:

«Насосался, чисто дитя малое, и теперь ему снится что-то приятное. Да-а, для таких передряг характер у него еще мягковат!» Швейк укрыл его шинелью и сам лег возле. Перед его глазами встала картина сражения, как ее живописно расписал тот фельдкурат, что читал им проповедь перед отправкой на фронт. «Все ж таки надо было дать ему по морде», — успел подумать Швейк и заснул. Ему приснилось, что граната снова угодила в лейтенанта Дуба и тот, окутанный дымом, возносится к небесам. У небесных врат давка, душа лейтенанта Дуба протискивается через толпу, расталкивает души локтями и кричит: «Пропустите меня, я умер за Австрию, я хочу поговорить с господом богом первым!»