Светлана Багдерина - Не ходи, Эссельте, замуж

Короткими взмахами руки он распределил, кто в какую сторону идет. И разъезды устало направились каждый в свой конец дороги, за которой, оградившись от суеты и повседневности диким переплетением ветвей деревьев, подлеска, кустов и буйных трав ворчливо шумел лес, беседуя с налетевшим ветерком.

Сил на то, чтобы говорить, не было, и вымотанные до полусмерти сиххё сидели молча, блаженно щурясь на пламя, подкармливая его запасенными ветками, подставляя жаркому дыханию холодные конечности и мокрую одежду и обувь.

У людей же на разговоры сил хватало всегда.

– Айвен, ты думаешь, что мы и вправду убежим от гайнов? – тихо, чтобы не разбудить задремавшего друида, разморенного теплом и едой, прошептала Эссельте. С недоумением и жалостью разглядывала она свои покрытые пленкой грязи исцарапанные руки с траурной каймой под обломанными ногтями и забитые, залепленные высохшим торфом ажурные кольца. – Это так ужасно…

– Не такие они и ужасные, – убежденно ответил Иван. – Надо просто знать, как за них взяться.

– Хоть как… Белыми, мне кажется, они не будут уже никогда.

– А… по-моему… они всегда были такими? – озадаченно сдвинул брови царевич. – Черными и волосатыми?

– Волосатыми?! Как обезьяна?!

– Вот-вот, точно! Хорошее сравнение!

– Да ты что, издеваешься?! – оскорбленно вскинулась гвентянка. – Я ухаживала за ними каждый день!

Рот Иванушки раскрылся.

– За гайнами?..

– За руками! Ты вообще хоть когда-нибудь видишь что-то, кроме того, что интересно тебе?!

– Д-да, конечно… – не очень уверенно предположил Иван. – А что я должен видеть?

– Что мне холодно, например!

– Но… извини… я свою куртку отдал Боанн… Я отдал бы ее тебе, но Друстан меня чуть-чуть опередил…

– Не чуть-чуть, а на тридцать минут! И отдал он ее мне, потому что ты не торопился это сделать!

– Но тридцать минут назад мы только выбрались из болота, – уязвленно заметил лукоморец.

– Вот и я о том же, – принцесса насупленно отвернулась.

– Не спорьте, не горячитесь, люди, – Арнегунд оторвала взгляд от меланхоличного созерцания языков костра и с ласковой усмешкой посмотрела на надувшуюся от взаимных обид и непонимания парочку. – Всё будет хорошо.

– Мы дойдем туда, где нет гайнов? – радостно встрепенулся Друстан, доселе меланхолично помалкивающий.

– Надеюсь, что да, – немного помолчав, ответила королева. – И там мы будем в безопасности. Поэтому не печальтесь и не унывайте, друзья наши. Потерявшись в незнакомом лесу, отстав от нас на полдня, если не больше, ушастые всё равно что безвредны теперь для нас. Мы победили. И если бы моя айола была сейчас не в корзине, а здесь, я бы даже спела нам что-нибудь… жизнеутверждающее… как любит говорить мой муж Габран.

– Я могу почитать вам стихи. Без музыки, – неожиданно предложил знахарь, метнув украдкой быстрый, полный надежды взгляд на принцессу, но уже через долю секунды худощавое лицо его снова приняло нейтральное выражение, как ни в чем не бывало.

– Вчера вечером я остался должен, – спокойно договорил он.

– Должен?.. – припоминая, сдвинула брови королева. – Ах, да. Помню, конечно! Словно целый месяц прошел с тех пор… Но всё хорошо, что хорошо кончается. Прочти нам что-нибудь, целитель. Пожалуйста.

– О чем ваше величество желает услышать? – с учтивой готовностью склонил голову тот. – О любви, о море, о красоте Гвента, о его закатах и восходах, холмах и горах, о журавлиных клиньях, приносящих в наши края весну…

– О том, как жил без нас Аэриу, – легкое облачко печали закрыло лицо Арнегунд. – Как… жили вы… без нас. Если, конечно, у вас, людей, есть такие стихи.

– Да, есть, – тоже посерьезнев, медленно, будто признаваясь в чем-то неловком, выговорил лекарь. – Есть. Пожалуйста, ваше величество.

И тихо, вполголоса, проникновенно заговорил, словно рассказывая другу старую историю:

– Друстан… – в глазах Эссельте стояли слезы.

Она сжала щеки чумазыми ладонями и словно завороженная глядела бездонным синим взглядом на бледного и серьезного юношу.

– Друстан… Это же про нас… Про нас, людей… и про нас… тебя, меня, Айвена, мастера Огрина… Это чудесные стихи!.. Но я, кажется, никогда раньше их не слышала.

– Я сочинил их вчера вечером, ваше высочество, – склонил голову знахарь. – Когда ее величество спросила, что поют люди, когда им грустно и страшно и хочется домой, мне пришли в голову первые четыре строки… а за ночь они немного подросли.

– Ты пишешь стихи? – очи принцессы расширились. – Сам? Ты… еще и поэт?

– Я тоже знал одного человека, который писал хорошие стихи! И песни! – чувствуя, что обоз уходит куда-то без него, встрепенулся Иванушка, и, видя, что новость его не произвела должного впечатления, торопливо добавил: – И от этого он стал сиреневого цвета!

– Стихи? – проснулся при провокационном слове Огрин, не дав едкому ответу насчет окраски поэтов и ее возможных причин сорваться с уже приоткрывшихся губ Друстана. – Кто сказал «стихи»?

– Гайны!!!

Справа, из-за кустов, разметывая в стороны комья грязи и дерна, галопом вылетел белый единорог, и всадник его – с лицом таким же белым, как шкура его скакуна под слоем болотной грязи – не в силах сдержаться, словно заведенный, словно проклятый, выкрикивал ненавистное слово еще, и еще, и еще:

– Гайны, уходим, скорее, гайны, гайны в получасе хода, гайны, гайны, гайны!!!..

Сперва Иванушка подумал, что разразиться полной и безоговорочной панике во всей красе – с подпрыгиваниями, метаниями вокруг костров и сбиванием друг друга с ног не позволила только выматывающая, обездвиживающая и притупляющая любые мысли и чувства усталость злосчастных беглецов. Но несколькими секундами позже вся глубина готовой обрушиться на их головы катастрофы раскрылась пред ним, и он внезапно и испугом осознал, что сиххё просто не видели смысла бежать.