Феликс Кривин - Тюрьма имени свободы

И вздохнули не по-доброму. Разучились по-доброму вздыхать.

Когда татаро-монголы уходили с русской земли, им хотелось оставить по себе какую-то память. Чтоб потом о них говорили:

— А помните, как у нас было при иге? Эх, золотая была орда!

Смотря с чем сравнивать. По сравнению с нынешними, орда была действительно золотая.

Хан Ахмат, большой души человек, высказался в том смысле, что оставить надо не какую-то мелочь, а что-то большое, может быть, даже великое. И тут он вспомнил, что великое по-монгольски — чингиз, и очень обрадовался:

— Оставим-ка мы им на память наше великое чингиз. Пусть у них отныне все будет с нашим великим акцентом.

Так оно и случилось. Уже первый русский царь был не просто царь Иван, а Чингиз Иван и вдобавок Грозный. И первый русский император был не просто император Петр, а Чингиз Петр, то есть Петр Великий.

А когда наступила Чингиз-революция (Великая революция) и в стране стали строить Чингиз-социализм (Великий социализм), тут уже что ни чин, то чингиз, хоть и малый чин, а чингизом себя воображает. И все, что в стране делалось, было чингиз, то есть с акцентом не то ига, не то нашествия.

А потом грянула Чингиз-демократия. Тут уже и чином быть не надо. Кто ни пожелает, тот и чингиз. И была бы эта орда золотая, но все золото исчезло неизвестно куда.

И тогда началось нашествие на другие страны. Чингиз-нашествие. Но теперь уже ничего не завоевывая, а просто завывая:

— Мы стары, как татары, мы голы, как монголы… Подайте сколько не жалко на наше светлое будущее, на нашу великую орду!

На окраине Копенгагена живет потомок победившего пролетариата. Типичный датчанин. Государственный служащий. О победившем пролетариате у него весьма смутное представление, к тому же излагает он все это по-датски, так что действительность в его рассказе, возможно, изрядно искажена.

Впрочем, люди, знающие действительность, утверждают, что искаженность — естественное ее состояние. Она рождается искаженной, и все романтики мира не могут привести ее в надлежащий вид. И тогда они устраивают революции, которые сметают со своего пути и самих романтиков, и саму действительность, оставляя нечто, не похожее ни на что и совершенно не пригодное для жизни.

Дедушка датчанина был рабочий-металлист — профессия, весьма престижная в стране победившего пролетариата. Рабочие-металлисты были стране нужны, — правда, не для металлоработ, а для политического руководства другими работами. Были среди рабочих-металлистов народные комиссары, красные командиры, а дедушку бросили на руководство пошивочной мастерской, обшивать победивший пролетариат, чтоб ему было в чем шагать по пути задуманного коммунизма.

Прежде дедушке приходилось держать иголку исключительно в виде конечной продукции, но никак не в виде орудия дальнейшего производства. Что нужно делать иголкой дальше, дедушка знал только приблизительно, поэтому он подобрал для этой работы надежных ребят, настоящих пролетариев, главным образом металлистов. За плечами у каждого был опыт революции и гражданской войны, однако опыта шитья ни у кого не было. Но ведь опыт, если разобраться, результат прошлых лет, а пролетариат силен не прошлым, а будущим.

Шили флаги, знамена, красные скатерти для торжественных заседаний, поскольку у этой продукции несложная технология: отрезал кусок материи — и продукция готова. План, спущенный на костюмы, выполняли на знаменах и скатертях. Победившему пролетариату было под чем заседать, было за чем заседать, но в чем заседать катастрофически не хватало.

Многочисленные комиссии ни к чему не привели, поскольку не в их компетенции было посягать на знамена. Все замечания портных-профессионалов дедушка называл борьбой за власть, говорил, что нам пытаются подбросить чуждые настроения. При этом дедушка так сжимал кулаки, что комиссия спешила покинуть мастерскую, а клиенты боялись приблизиться на километр: кулаки были видны именно на таком расстоянии.

Как профессиональный революционер дедушка не признавал никаких других профессионалов — только профессионалов революции. Но эти профессионалы умели делать только революцию, а революция стране теперь уже была не нужна. То, что прежде называлось революцией, теперь называлось контрреволюцией, и профессиональные революционеры легко становились контрреволюционерами.

Так случилось и с дедушкой. Какой-то высокий руководитель, которому вместо костюма прислали знамя, увидел в этом насмешку, надругательство над нашими знаменами. Приговор висел в воздухе: расстрел заведующему, а подчиненным каторжные работы.

Дедушка не стал дожидаться приговора и, спешно покинув страну, какими-то путями добрался до города Копенгагена. Вообще-то он направлялся не в Копенгаген, он прочитал в газете о Гаагской конференции и то ли по созвучию, то ли еще почему-то спутал город Гаагу с городом Копенгагеном.

Город дедушке понравился, он даже хотел в нем открыть пошивочную мастерскую. Но в стране капитала для любого дела нужен капитал, а его-то как раз у дедушки не было. И не было рабочих-металлистов, которых можно было бы сплотить в пошивочный коллектив, чтобы придать этому делу политическое направление. А что касается первой его профессии, то не возвращаться же в металлисты человеку, который привык работать с людьми. И пошел дедушка в ресторан вышибалой (по-датски было другое название) — руководить нарушителями порядка.

Вот где пригодились его кулаки, которые он научился сжимать в стране победившего пролетариата. Посетители от них так шарахались, что в ближайших ресторанах хозяева уволили своих вышибал и безмятежно существовали в сфере дедушкиного влияния.

Так, не разжимая кулаков, дедушка дослужился до пенсии. За это время женился, стал отцом, потом дедушкой, и все это не разжимая кулаков.

Люди, сравнительно близко знавшие дедушку (особенно приближаться к нему никто не решался), отзывались о нем хорошо, прочили ему блестящее прошлое. Говорили, что он мог стать мастером какого угодно дела, если б только не поленился разжать кулаки. Для всякой работы нужно прежде всего разжать кулаки, а этого не умеют в стране победившего пролетариата.

Пришли бандиты к власти, а разбойники ушли в оппозицию. То есть стали следить со стороны, что бандиты делают неправильно, и критиковать их за эти неправильные действия.

Например, в бюджете на текущий год пятнадцать процентов было выделено на грабежи и всего лишь восемь процентов на квартирные кражи. Как же при этом развивать экономику? А на вооруженные нападения с целью причинения телесного и другого ущерба и вовсе выделено пять процентов. А ведь сюда входит и любовь. Не с первого взгляда, а с первого действия.