Феликс Кривин - Тюрьма имени свободы

В нищей стране погромы решают и проблемы экономические. Давно замечено, что проблемы нищей страны не имеют справедливых решений.

У себя на работе, — а он работал, между прочим, в милиции, — Ходаев был тише воды, ниже травы, преступность с ним делала, что хотела. И он все терпел, помалкивал, дожидаясь того часа, когда в спокойной домашней обстановке смохсет проявить необузданную силу своего характера.

Жена у него была красавица, но он этого не замечал. Потому что жена ему была нужна не для любви, а для погромов.

Звали жену Рита. Ходаев нашел, ее в только что освобожденной от румын Бессарабии, а с началом войны эвакуировался с ней в город Ташкент, где продолжил робкую милицейскую деятельность, сопровождаемую безудержной домашней разрядкой.

Рита была соучастницей его погромов, изо всех сил старалась, чтоб соседи не услышали, а потом, когда он засыпал, долго себя отхаживала, обкладывала пластырями, маскировала ссадины и синяки, чтоб соседи не увидели. Можно сказать, что на их семейном поле боя он был солдатом, а она медицинской сестрой, выносившей себя с поля боя.

Однажды, когда Ходаев был на ночном дежурстве, в комнате у Риты появился Боренька. Он появился как-то странно: залез в окно и стал осматриваться по сторонам, приглядываясь к разным предметам.

И вдруг он увидел Риту и сразу понял, что она-то ему и нужна, что все, что он вынес из прежних квартир, не стоит одного ее взгляда.

— Меня зовут Боря, — сказал Боренька.

— А меня Рита.

— Да, конечно, Рита, — сказал он, не сводя с нее потрясенных глаз. — Я пришел за тобой, Рита.

Она не удивилась. Она давно ждала, что за ней кто-нибудь придет. Она только спросила:

— А откуда ты меня знаешь?

— Я всю жизнь тебя знаю, — сказал Боренька.

И сразу началась их любовь. А чего им было тянуть? Главное было сказано.

— Боренька, — говорила Рита, — я все время тебя ждала. Я так долго тебя ждала…

— А я тебя искал. Все квартиры излазил. Но в какую ни залезу — тебя нет.

Он рассказывал о своей маме. Они до войны жили в Киеве. Как хорошо, что освободили Бессарабию, иначе бы они никогда не встретились здесь, в Ташкенте.

Она ему ничего не сказала о своих домашних погромах. Боренька мог бы неправильно понять и выместить свой гнев на Ходаеве. А разве Ходаев виноват, что у него такой необузданный характер, но он нигде не может его проявить — ни с начальством, ни с преступниками? Только в семейной жизни, потому что только в семейной жизни человек может быть до конца собой.

Она написала ему записку: «Дорогой Ходаев, ты не сердись, пожалуйста, но я встретила человека. И я ухожу».

Они стали собирать ее вещи. Только самое необходимое. Раньше Боренька брал самое ценное, а теперь — только самое необходимое, да и то не для себя.

Его схватили, когда они вылезали из окна. Могли бы выйти в дверь, но не хотелось встречаться с соседями.

Сначала вылез он — и тут же его схватили. Его уже искали.

Рита всю ночь проплакала. Во время погромов сдерживалась, а тут — не смогла.

За окном занимался день, день нового погрома. После дежурства, на котором приходилось себя сдерживать, Ходаеву требовалась особенная разрядка.

Боренька появился через три года. Стал собирать Ритины вещи — только ее и только самые необходимые. Чтоб не подвергать Риту опасности, попросил ее выйти в дверь. Но когда она вышла на улицу, его уже взяли.

На этот раз он вернулся через пять лет, на следующий — через восемь. Его считали закоренелым рецидивистом, хотя он лазил только в одно окно — в окно любимой женщины.

Между тем жизнь с Ходаевым превращалась для Риты в один сплошной погром. Она бы давно ушла от мужа, но боялась, что Боренька ее не найдет: город большой, а страна еще больше.

А он спешил отсидеть очередной срок, но отсидеть поскорей никак не получалось.

Он спешил поскорей отсидеть, она спешила поскорей дождаться, и, подгоняемая ими обоими, жизнь летела быстрей и быстрей.

Ходаев первый устал от погромов и ушел от Риты к другой женщине. И теперь Рита могла спокойно ждать Бореньку и об одном лишь беспокоилась: сумеет ли он забраться в окно. Все-таки он был уже не так молод.

Как-то летней ночью ее разбудили странные удары под окном. Как будто что-то там падало, тяжело ударяясь о землю.

Она выглянула из окна и увидела Бореньку. Он лез к ней в окно. Срывался, падал, но упорно лез к ней в окно.

Она протянула ему ключ от двери. Он улыбнулся и покачал головой.

За все эти годы, прошедшие вдали от нее, он так и не научился ходить в двери.

По телевизору показывали сумасшедший дом, разбомбленный доблестными российскими войсками. Войска были российские, бомбы российские, объекты нанесения ударов — тоже российские. Ну чем не сумасшедший дом?

Медицинский персонал разбежался, больные остались одни и понемногу обживали свои развалины. Они ухаживали друг за другом, заменяя сбежавший персонал, и не было среди них буйных, буйными были обстоятельства. Буйными были самолеты, бронетехника, тяжелые орудия и гранатометы. Но те, кто приводил их в действие, были опять-таки люди тихие, спокойные. Ни в чем не повинные российские пареньки.

Они выполняли приказ. Такая у них была служба.

То одно, то другое лицо появляется в кадре, останавливая на зрителях испуганный взгляд, словно не мы их, а они нас разглядывают, пытаясь понять, как эти нормальные, психически здоровые люди могли допустить в мире такую ненормальность.

Огромная Россия ведет войну с крохотной своей территорией, с чеченским городом Грозным, следуя примеру другого Грозного, не города, а царя, который ходил войной на собственный город Новгород. Тот поход был более победоносным, — может быть, потому, что царь сам участвовал в походе, а нынешний царь не участвует, он следит за событиями из Москвы, мобилизовав для своей защиты несметные силы, которых как раз и не хватает на поле сражения.

Больные бродят по развалинам, как по нормальному сумасшедшему дому, не замечая, что живут уже под открытым небом, и только ежатся от холода и от страха.

Я тоже жил когда-то под открытым небом — на стадионе, в еще не разрушенном Сталинграде. Был аншлаг, хотя футбола не было. Все скамейки заполнили беженцы той, далекой теперь, войны.

И жила на нашей скамье сумасшедшая девушка, похожая на героинь Купера и Майн Рида, но у тех героинь жизнь была намного интересней, им не приходилось жить под бомбами среди моря незнакомых людей.

Девушка была очень красивая: темноволосая, синеглазая — и с тех пор я полюбил темноволосых и синеглазых. И тогда я тоже влюбился. Мне было тринадцать лет.

Девушка была старше и, конечно, меня не замечала. Но она вообще ничего вокруг не замечала. Так распорядилась ее болезнь.