Феликс Кривин - Тюрьма имени свободы

Девушка жила на нашей скамейке вместе со своим дедушкой, не сумасшедшим, но тоже порядком выжившим из ума.

У него как раз перед этим убило бабушку, и он никак не мог к этому привыкнуть. Он прижимал к себе больную внучку и говорил ей, что все хорошо, все устроится, ты посмотри, говорил он, какой большой стадион, мы с тобой никогда не жили на стадионе.

Мы жили на скамейке почти рядом, через одного жильца, и мне хотелось совершить с ним обмен, чтобы жить рядом с девушкой, но я боялся, что моя мама не согласится, потому что у нее уже установились добрососедские отношения со старухой, которая жила с другой стороны.

И вот мне снова тринадцать лет, и я, каким-то образом переместившись по другую сторону экрана, живу в развалинах сумасшедшего дома, прямо под бомбами наших доблестных летчиков и на глазах у наших доблестных телезрителей, которым чем-то интересна наша жизнь — до тех пор, пока она не мешает их собственной жизни.

А девушка так же красива, как была тогда, в мои первые тринадцать лет, она ничуть не изменилась за годы, прошедшие между нашей скамейкой и нашими развалинами.

А дедушка ее за полвека еще больше постарел, он лежит в постели, каким-то чудом уцелевшей под бомбами. В ногах у дедушки, на уцелевшем стуле чужая бабушка вяжет чулок, надеясь, что это соседство с дедушкой создаст впечатление безмятежной семейной жизни.

Иногда ко мне приходят мои друзья из разбомбленного дома сирот (его тоже показывают по телевизору). Мы играем в то, что у есть еда, что у нас есть дом и нам ни капельки не страшно.

Среди развалин сумасшедшего дома бродит Оскар, нобелевский лауреат, который здесь, под открытым небом, ведет открытый спор с Чарлзом Дарвином. Оказывается, во всем виноват Дарвин. Это он вернул человека в звериное состояние, внушив ему, что он происходит от обезьяны. По сравнению с обезьяной любая реакция — прогресс, и Дарвин вверг человечество в пучину этого обезьяньего прогресса.

Быть человеком на фоне обезьяны намного легче, чем на фоне чего-то божественного. Для того, чтоб выдать свои злодеяния за прогресс, ничего лучше не придумаешь, чем сравнить себя с обезьяной.

Но люди не обезьяны, люди ангелы, и каждый приходит на землю с небес для прохождения срочной службы, или, как ее называют, земной повинности. Задача состоит в том, чтобы прожить жизнь и остаться ангелом, но это дьявольски трудно. Во всей вселенной нет таких соблазнов, как на земле, и ангелы постоянно впадают в грех, изменяясь от каждого греховного поступка. Если б они жили, как требует небесный устав, они бы не старели и навсегда сохраняли молодость. Но вы вокруг посмотрите: все люди — ангелы, а сколько среди них стариков! В детстве ангелочек, а под конец — старый черт, вот до чего земная жизнь доводит ангелов!

Потому-то Дарвин и решил заменить ангела обезьяной. Чтоб человек в любом случае выигрывал от сравнения.

Это был тайный умысел выдать регресс за прогресс. С этого и началась история двадцатого века. То мы переходили от капитализма к социализму, выдавая регресс за прогресс. Стали переходить от социализма к капитализму — опять же выдаем регресс за прогресс. Это все та же обезьяна, на фоне которой можно выглядеть по-человечески.

Так утверждает Оскар, нобелевский лауреат. Но Иван Степанович с ним не согласен. Иван Степанович — марксист-дарвинист, и он верит в светлый путь от обезьяньей дикости к вершинам человеческого прогресса. Он верит в равенство всех людей и народов, и это тоже заложено в теории Дарвина. Ведь обезьяны в своем стаде равны и отличаются только грубой физической силой. Так и народы большого государства: они равны, но отличаются грубой силой, которую применяет большой народ по отношению к маленькому народу.

Иван Степанович строит коммунизм. Он его строил всю жизнь, но ему постоянно не хватало строительного материала. Сейчас он строит его из битого кирпича, которого сколько угодно в развалинах, однако постройка его все время заваливается. Иван Степанович нервничает, выходит из себя и требует, чтоб мы не шумели, не мешали и шли играть в развалины дома сирот.

— Если вы утверждаете, что все люди — ангелы, то объясните мне: где же у них крылья, — раздраженно говорит он Оскару, нобелевскому лауреату.

Оскар ему отвечает. Ангелам крылья ни к чему. Они свободно плавают в небе, как космонавт Леонов, когда он вышел из корабля в космическое пространство. Но древние люди этого не знали и, насмотревшись на летающих птиц и насекомых, стали изображать ангелов с крыльями.

Но если б даже у ангелов были крылья, их бы все равно у них отбирали, посылая на землю, чтоб они не мотались постоянно на небо за инструкциями. В том-то и состоит земная служба, чтобы действовать не по инструкциям, а на свой страх и риск.

Оскар очень умный человек, хотя и сумасшедший. Некоторые не отличают сумасшедших от дураков, но дураки никогда не бывают сумасшедшими. С глупости сойти невозможно, сойти можно только с ума, освобождая его для более широких и масштабных действий.

Есть у нас еще Ибрагим, большой патриот великого Российского государства. Всякий раз, как российская авиация прилетает нас бомбить, Ибрагим блаженно улыбается:

— Это наши! Ну чего вы пугаетесь, глупые, это же наши!

Так он утешает женщин. С тех пор, как рухнула стена между женским и мужским отделением, у нас появилось кого утешать, и это всем прибавило мужественности.

Теперь мы живем все вместе, у нас большая семья. И женщины сразу же принялись за уборку. Они убирают битые кирпичи в наших развалинах, лишая Ивана Степановича строительного материала, и скоро ему опять будет не из чего строить свой коммунизм.

Женщины хотят строить дом, а не коммунизм. Потому что в доме тепло, а в коммунизме может быть всякое. Еще никто не жил в коммунизме, может быть, в нем вообще нельзя жить.

В дарвинизме тоже нельзя жить, это мне уже совершенно ясно. Оскар готовит общественное мнение против Дарвина. Откуда-то ему стало известно, что в свой дообезьяний период Дарвин написал четырехтомный труд о сидячих ракообразных — почему бы ему не ограничиться сидячими ракообразными? Так нет же, ему зачем-то понадобилось заняться нашим происхождением, закладывая основы страшному, кровавому двадцатому веку.

Я перемещаюсь на первоначальную сторону телевизионного экрана, чтобы посмотреть, как мы все выглядим в развалинах сумасшедшего дома. Это очень печальное зрелище, и я спешу туда вернуться, но в это время кадр меняется, и я попадаю прямо в портрет генерала Грачева. Теперь я изображен на этом портрете, и под портретом написано: «Генерал Грачев».

Мне очень стыдно, и любому было бы стыдно. Ведь на меня смотрят миллионы зрителей, и все они видят, что я — генерал Грачев. Я пытаюсь вырваться из рамок портрета, сбежать в мой родной сумасшедний дом, где у меня любимая девушка, где Оскар борется с Дарвином, где Иван Степанович строит свой коммунизм, а Ибрагим приветствует бомбящие его самолеты, а главное, самое главное, где мне тринадцать, всего лишь тринадцать лет, и я ни за что в этом мире не отвечаю….