Наталия Осташева - Но свет в домиках горит

«Суукка тоңуп кетмей болдум», – вывела я пальцем, подышав на стекло.

«Я замерзаю».

Вот ты открываешь коробочку, и тебе всё равно, что всё вокруг будет в пудре этой – стол, пол, коленки, грудь, нос. Не помню, почему нос, но будет. Потом ты отгибаешь тончайший пергамент с четырёх сторон и внутри этих лепестков они – россыпи белых шариков. Ты берёшь один из них бережно двумя пальцами, бросаешь в рот, немного катаешь на языке, чтобы он стал сладким, а потом – хрясь-вжик-дынч – прокусываешь белый шарик до ягоды, чтобы сок вылился. Ох, какой это волшебный момент! Какой он всегда неожиданный. И когда становится слишком кисло, берёшь вторую клюкву, облизываешь пальцы, потом третью, облизываешь пальцы, четвёртую, пятую, а-а-а!! – уже кидаешь по две, по три, а потом съедаешь все до одной и коробочку так уголком к себе, и остатки пудры в рот вытряхиваешь. Вот тогда нос-то, вот тогда. Ничего не меняется, ты такой же пятилетний дурачок. Господи, кого ты пытаешься обмануть.

Ночь. Зима. Одинокая и грустная собачка из квартиры сверху играет сама с собой в стеклянный шарик. Прокатывает над моей макушкой, бежит за ним и где-то у самого окна настигает. Радуется, прыгает на всех шести лапах; бережно, словно голову хозяина, несет в зубах обратно. Но в сантиметре от финиша что-то ее смешит, она роняет шарик прямо мне в уши, долго фиксирует его лапами и после мгновения звенящей тишины снова запускает куда-то в дальние уголки меня.

Я прямо чувствую, как он катится во мне, будто в замедленном сном пинбольном автомате, огибая препятствия, ненужные воспоминания, страшные эпизоды, закономерные повторы, маленькие глупости, большие упущения. Уверена, что если всё это встряхнуть, внутри не станет падать снег, а проснутся люди и снова попросят выпустить их оттуда. Но куда их выпустишь – везде ночь.

Вот и катаем этот шарик туда-сюда до самого утра, притворяясь то собачкой, то неспящей соседкой снизу, которая не до конца еще всё разгадала, но слишком много слышит за своим стеклом.

В каждом доме есть вещь, глядя на которую, вы сокрушаетесь, что захламили свою жизнь чем-то бесполезным. Я всегда в этом случае нейтрализую вспышки совести за необдуманно потраченные деньги простым аргументом: хоть раз, но пригодилась. А нестерпимое желание купить эту вещь за несколько секунд до взмаха карты над терминалом оправдываю универсальным «если очень хочется, то можно».

Радость обладания такой вещью в первые минуты обладания излечивает головную боль, притупляет чувства голода и мести, открывает сердце для любви, провожает до дома. Вещь для одноразовой радости нужна, чтобы в какой-нибудь четверг, если тебе очень хочется испечь пирог, ты не одалживал духовку у соседа; а если приспичило покрутить обруч – не искал по всему телефонному справочнику службу срочной доставки обручей.

У меня таких вещей в доме три: пианино, велосипед и выжигательный аппарат.

Однажды на вопрос «Что делать?» мне ответили «ОК», и я вспомнила.

Была у нас учительница, которая на вопросы формата или-или всегда отвечала «да».

«Серафима Лаврентьевна, – спрашивали мы, хотя звали ее совсем не так, – а вот в этой задачке лучше ту самую формулу применить, которой вы нас сегодня научили, или можно на счетах, как мы привыкли?» И она, выписывая что-то очень красивое и греческое на крыльях доски, рассеянно отвечала: «Да».

«Матильда Феофилактовна, – робко окликали мы ее на перемене, хотя еще во вторник она отзывалась на Михаила Петровича, – у нас контрольная в пятницу или все-таки никогда?» И она отвечала: «Да».

«Мы едем на экскурсию в Коломну, Чойбалсан или Бужумбуру? И почему опять на автобусе?» – задавали мы Зинаиде Сильвестровне вопрос посложнее. И она отвечала: «Да».

Она была очень хорошая, наша Ифигения Полуэктовна, поэтому никому даже в голову не приходило приближаться, переспрашивать, уточнять, то ли она имела в виду. Мы просто говорили «ладно» и шли заниматься своими делами – дежурить, выжигать на фанерке или сдавать книжки в библиотеку. Ведь «да» – оно и в Африке «да», особенно если на северо-восточном побережье озера Танганьика закат разливается слева направо.

Проходила мимо киоска «Союзпечать» или как они там теперь называются. Обычно я на выдохе что ли прохожу, а тут получилось на вдохе. И вдохнула облако запахов из детства – новых книг, открыток, розовых китайских ластиков. Вернулась на два шага, стою, разглядываю – газеты, журналы, снежинки, наклейки и даже гипсовых мышей.

– Дайте мне что-нибудь, – даже не говорю, а почти вскрикиваю я, – что-нибудь из этого. Пожалуйста!

– Что именно? – говорит сказочная бабуля, придерживая воображаемые резные наличники.

– Да буквально что угодно, – говорю, – корону или наклейку с машинкой, шариковую ручку или мышь. Пожалуйста!

– А возьмите звезду с витрины? – говорит бабуля и показывает мерцающую звезду, подключенную к перемотанному изолентой тройнику.

Звезда переливается синим, красным и зелёным. Если долго на неё смотреть, можно уже не ехать на работу.

И я беру звезду. И дальше, как в детстве, строгая тетя в очереди, отодвигает меня локтем от волшебного окошка и произносит туда, в сказку:

– «Аргументы и факты», пожалуйста.

Мальчик лет трех в новых синих сапожках с уточками по краям измеряет глубину лужи. Молодая мама терпеливо стоит на берегу и кажется, что считает шаги. Лужа голубая и зелёная, по большей стороне три шага в длину, в самом углу её прячется краешек солнца. Мальчик выходит на середину лужи, так что уточки касаются воды, и проводит по солнцу веткой. Солнце отклоняется вправо, потом влево, снова вправо и снова влево, а потом дрожит, будто хохоча. Мальчик тоже хохочет и поднимает на маму глаза, полные восторга.

«Ну что, Мишка, опять у тебя солнце на качелях?» – улыбается мама.

Лето в луже мёрзнет и дрожит, будто пятна Моне, пока Мишка раскачивает солнце.

Аглая Поликарповна, фармацевт аптеки на углу, женщина серьезная и участливая, наслаждается общением с каждым клиентом. Их тут немного – может быть, один в час. В аптеке тихо и светло, полы и стеклянные шкафы сверкают космической чистотой. Миниатюрная Аглая Поликарповна в хрустящем накрахмаленном халате едва видна из-за прилавка, легкий ветерок из кондиционера шевелит ее голубые волосы, былая красота блестит в уголках ее глаз.

«Сейчас-сейчас, – суетится молодой человек, отсчитывая мелочь, – десять, двадцать, двадцать пять, двадцать семь, двадцать восемь…»

«Ничего-ничего», – говорит она, едва не добавляя «внучек».