Наталия Осташева - Но свет в домиках горит

© Наталия Осташева, 2022

ISBN 978-5-0056-4983-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Еще маленькой девочкой я мечтала о Сыктывкаре. Мои ровесники возились в песочнице, роя подземные ходы, строили ведрами небоскребы, а я мечтала о Сыктывкаре. Волшебная выдуманная страна манила меня своей неизвестностью.

Я видела ее во сне, я плакала о ней на переменах, я путала тригонометрические формулы, видя в каждой разобранный Сыктывкар, я делила это слово на слоги. Господи, как же прекрасно оно звучало: Сык-тыв-кар. Кажется, на каждую произнесенную «ы» в катакомбах песочниц улыбался потерянный хомячок.

Я окончила школу с деревянной медалью и одной тройкой по географии. Не было дня, чтобы я не думала о Сыктывкаре – моей далекой мечте, до которой, как мне казалось, никогда не добраться.

В техникуме, куда меня взяли за красивую улыбку, я проектировала железные дороги и стала очень сильной. Это помогло мне устроиться в бригаду стрелочников с графиком работы два через два. Коллектив у нас был хороший, дружный. Мой сменщик Емельян готов был слушать бесконечно волшебные сыктывкарские сказки про коней и царей, мальчика в золотых башмачках и синеватого носорога, удочку-арку и веселый кисель, чугунный флюгер и месяц-плаксу, ласточку-обжору и шестнадцать секунд восторга.

Случались дни, когда поезд на Воронеж срезал через лес, и работы почти не было. Тогда мы садились в кресла-качалки, и Емельян просил: «Расскажи ту историю о гнутых подсвечниках». И я рассказывала – про фитилька-зануду, неподвижную зажигалку и красный закат над Сыктывкаром.

Макушки деревьев перед нами тоже полыхали, а потом незаметно включались звёзды. «Интересно, – думала я, – есть ли у волшебных жителей моего Сыктывкара такое же небо? Замыкается ли Волопас над их головами? Каким цветом отливают Волосы Вероники?» И тогда Емельян тряс меня за плечо, и мы шли до маршрутки.

Один разгадыватель древних табличек, раскопав древнюю табличку, так устал ее разгадывать, что соединил фигуру по точкам и закопал всё обратно – чтобы следующим ребятам было попроще.

Так повторялось из десятилетия в десятилетие: все пытливые умы по чуть-чуть приближались к разгадке (один даже распознал слова «синий» и «разгаляндаться»), но очень быстро бросали, потому что картошка сама себя не посадит, да и жена изо всех окон кричит, кочергой машет.

И когда через тысячу лет криптограф-дачник проходил по участку, постукивая побеги чеснока детской лопаткой, он нашел окаменелого крота XI века с флешкой на шее.

Захотел флешку снять, сдвинул камень, развернул, потянул, дунул, плюнул, тут-то всё и пропало.

Ребята во дворе звали ее тетя Глока. Никто уже не помнил, лингвистом она была или стрелком, а сама она никому ничего не рассказывала.

Однажды вечером мы зашли к ней за макулатурой, и она попросила достать с верхней полки старинный семейный альбом.

– Нет-нет, – запротестовали мы, но просьбу выполнили.

Тетя Глока присела на скрипучее кресло, быстро перевернула несколько тяжелых страниц и задержалась над пожелтевшим снимком.

– Ну всё, нам пора, – сказал Серафим, и мы засобирались.

Серафим – это я.

И тут кто-то поднял руку и произнес: «Можно выйти?»

А новый учитель спросил: «Фамилия?»

И ученик ответил: «Моя фамилия Время. Первая – „В“».

На следующий день, через день и еще несколько недель в журнале напротив единственной фамилии на «В» стояли «н».

А потом все забыли, что такой ученик вообще когда-то был.

Когда Олимпийский Мишка скрылся где-то в облаках, и все вытерли слёзы, брат сообщил мне обыденным тоном, что, во-первых, мишки не летают, а во-вторых, раз уж этот умудрился улететь, он уже давно зацепился за вертолёт и его разорвало. Что большие его уши замерзли где-то на севере, лапы упали в океан (одна в Тихий, другая – в Индийский, третья – в какой-то еще, он точно не решил), а всё остальное разлетелось куда попало. Брат что-то продолжал говорить, добавляя живописных подробностей про рассвет над чукотским посёлком, глаз-пуговицу, примерзший к чуму, и маленькую девочку в унтах, которая учила чум моргать, – но мне уже хватило: я живо вообразила разлетающиеся во все стороны фрагменты Мишки, красивый ремешок на вертушке, улыбающегося летчика в кабине – и горько заплакала.

Это я́ потом раскладывала всех своих медвежат на полу и пересчитывала им лапы. Это моя огромная детская слеза пробегала по трибуне. Это я подсказывала Льву Лещенко слова, чтобы он обманывал друзей нежностью в сердце. Я знала, что не будет никаких новых встреч.

Это был мой вертолёт.

– А хотите, – сказал он, – я познакомлюсь с девушкой в костю-ме смартфона? Она ходит туда-сюда у нашей станции и раздает цветные флажки.

И познакомился.

Они гуляли целый вечер и половину ночи, ходили на танцплощадки, выставки поделок из глины, в аквариум с морскими ежами, на улицу с газовыми фонарями, лепили снежных баб, заматывали клюшки цветными изолентами, сплющивали монетки на рельсах, перебегали дорогу в неположенных местах, сидели на крылечке магазина кожзама, называли мультгероев на скорость и плевали с моста, нюхали карри на заднем дворе индийского ресторана, покормили трех собак и научили орлёнка летать, рассказывали прохожим анекдоты, кричали, хохотали, пели, плакали, догоняли, вскакивали, играли в «бояр» и «вышибалы»… Господи, да он никогда не был так счастлив!

И когда ушла последняя электричка, кончились деньги, шутки и еда, он пригласил её к себе.

– Ну, снимай уже свой костюм смартфона, – улыбнулся он и протянул плечики.

– Это не костюм, – сказала она и заплакала.

Вы не знаете, как «вертолетики» ясеня падают откуда-то сверху мимо одиннадцатого этажа? Бывает, сформулируешь такой вопрос мирозданию, и сразу в сторону двенадцатого вылетает идеальный кленовый лист. А через пару минут еще один, а потом еще, а потом целые ветки, вязанки хвороста, юные деревья, посаженные этой весной; вековые дубы, гаражи, пятиэтажки, дома П-3М, П-44Т, две школы, футбольные ворота и здание районной управы. Организованным клином с красным мазерати во главе поднимаются машины и парочка электросамокатов, потом высоту набирают маленькие горки, турники, беседки с детских площадок, подъемный кран с балочной стрелой, двенадцать урн и мачтовая вышка. А после, буквально через сорок три минуты, в окне появляется безупречная линия горизонта, перед которой где-то очень далеко проступает океан.