Владимир Титов - Одна нога здесь… Книга вторая

– Получилось! – истошно завопил корчмарь. А усач подступил к деду с распахнутыми объятьями и радостно заревел:

– Ну, голова! Дай я тебя расцелую, что ли!

Дед насилу отвертелся от его лапищ, а когда Заяц и Вербан собирались уже было сделать первый шаг, остановил их:

– Погодите-ка, ещё не всё. У кого есть огниво?

Усач потянулся к поясу, но потом виновато развел руками, вспомнив, что по ходу драки растерял все, что имел, один только подсумок и остался. Корчмарю и вовсе некуда было тянуться, ибо носил он рубаху навыпуск, чтобы несколько приуменьшить брюшко, да и огниво было ему без особой надобности. Расстроиться этакому обстоятельству они не успели, Вербан вдруг захлопал по подсумку, который давно уже слабовато дымился, хотя раньше обратить на это внимания не было времени.

– Жжется, зараза!

Из кожаной подвески был извлечен слабо светящийся комочек чего-то неопрятного, мятого. Комок уже успел прожечь небольшую дыру в коже. Вербан с трудом удерживал его на ладонях, такой он был горячий.

– Моха прихватил, уж больно диковинный, – пояснил усач. – Может, подойдет вместо огнива?

Дед быстро цапнул комок из его рук, мельком глянул, буркнул: «Пойдет», и начал дуть на него, не выпуская из ладоней. Мох занялся маленьким язычком зеленоватого пламени, трепещущим на ветру. Дождавшись, когда тот разгорится посильнее, дед наклонился и стряхнул комок в студенистую мерзость, натекшую из-под выпавшего куска стены. Полыхнуло под самый потолок, едва не опалив Зайцу, стоявшему ближе всех, его длинный хвост волос! Огонь торжествующе заревел, встав стеной и грозя отрезать их от выхода.

– Нежить надо изничтожать на корню! – назидательно молвил дед, а потом несолидно возопил: – Бежи-и-им!

– Заяц! Вербан! Дед! – ответно заорали им из темноты, выбравшиеся из корчмы раньше, и теперь отошедшие от обезумевшего дома на безопасное расстояние. – Сюда давайте! К нам!

Корчма исчезала в яростных всполохах пламени. Убегая последним, Заяц успел бросить прощальный взгляд на родной дом. Сердце билось часто, в горле стоял горький ком, а глаза щипало, и некогда было даже остановиться, чтобы отвесить земной поклон. Впереди него ловко ковылял на своей деревянной ноге старик, рядом мерно ухал сапожищами Вербан, что-то низенькое продолговатое, ловко семеня на четырех конечностях, прошмыгнуло меж его ног. Все это смешалось в голове корчмаря, все перепуталось: вонь гари, свежесть воздуха, чьи-то радостные крики, рев чудища, ворочающегося в яме. Перед глазами закружили разноцветные звезды, отжаривающие «камаринского» вместе с цветными пятнами, но ещё до того, как погрузиться в блаженную темноту, корчмарь понял, о чем были читанные им строки из пророчеств волхва Велеслава:

Заяц дико хохотнул и немедля провалился в небытие, напоминавшее тот провал в полу корчмы…

Приход в себя оказался болезненным. Голова дёргалась, как после затяжного праздника, именуемого в народе «Днём Хмеля», во рту словно поселилась маленькая лошадь, которая не только нгадила, но и оттоптала язык копытами. В руках и ногах ощущалась редкостная слабость, даже мизинец казался огромным дубовым поленом, поднять которое не было никакой возможности. Веки, словно отлитые из свинца, еле-еле сдвинулись с места, давая корчмарю совсем немного обзора. Все вокруг, и даже сам Заяц, успевший понюхать собственный рукав, невыносимо воняло гарью. Над ухом раздавался какой-то яростный спор, отзвуки коего и принудили Зайца очнуться. Ругались двое – Божесвят, в чьей повозке он сейчас как раз и возлежал, и Семигор, почему-то именно против этого возражавший.

– А я говорю, он поедет со мной! – запальчиво голосил малорослый делец. – Я живо домчу тело до Тюрякина, и там его непременно поставят на ноги.

– Не надо никуда ехать! – басил в ответ Семигор, болезненно морщась и придерживая замотанное предплечье рукой, – Здесь свой знахарь имеется, вот он Зайца и выходит.

– А я говорю, он поедет со мной! Я живо домчу тело…

Судя по всему, спорили они уже давно и поэтому повторялись. Заяц хотел им сказать, что он уже не тело, но смог издать малопослушными губами лишь какой-то булькающий звук.

– Вот видишь, – немедля среагировал Семигор, – он тоже не хочет никуда ехать!

Оба дельца нависли над ним с двух сторон и принялись тормошить:

– Заяц, эй! Да Заяц же, ну!

– Очни-и-ись!

– Я… уже… – просипел корчмарь. – Посадите меня.

– За что? – неподдельно изумились дельцы. – А! Ты не в этом смысле!

Семигор легко переместил Зайца в сидячее положение, да ещё в придачу скинул с его лица длинный волосяной хвост, прилипший к вспотевшему лбу и изрядно мешавший обзору. Найдя, что выражение глаз у корчмаря, – или теперь правильнее сказать «бывшего корчмаря»? – вполне осмысленное, дельцы в два голоса громко зашептали:

– Книгу-то спас?

Так вот чего они так рьяно обо мне заботились! – сообразил Заяц, преодолевая собственную вялость. – Книга им, видите ли, нужна. А нетути книги! Деду возвратил, но ведь не говорить же им об этом. Свалю-ка я все на пожар. Кивнув в сторону огня, он сумрачно вопросил:

– Сколько я э-э-э… отсутствовал?

– С полчаса. Так чего с книгой-то?

Состроив подобающее случаю, скорбное выражение лица, корчмарь так удрученно закачал головой, что можно было уже ничего не говорить – всё было ясно и так. Как ни странно, купцы вовсе не спешили горевать об утрате вместе с ним, а даже наоборот, словно бы приободрились. Семигор дружески хлопнул Божесвята по плечу, отчего тот чуть убавился в росте, и довольным голосом проревел:

– Фу ты, ну ты! Аж от сердца отлегло! А то я, грешным делом, решил, что если книга мне не достанется, то порешу я тебя, головушку бедовую! Прямо как затмение нашло…

Божесвят фыркнул в ответ:

– Дак и я тебя в этаком случае извести решил. Уже и яд приготовил, – он предъявил оторопевшим слушателям крохотную скляницу с каплей какого-то темного зелья. – Точно, словно затмение в голове. Думаю, не мне, так и не тебе пусть…

– Слушай, Божесвят, а на хрена она нам вообще сдалась, эта книга?

– Так, сон, вроде как… – неуверенно ответил коротышка.

– Вот именно, что сон! Книга-то старье!

– Слушай, а ведь и впрямь. Рухлядь. На кой ляд она мне сдалась?

– То-то! – хмыкнул Семигор. – Так, что говоришь, яд на меня заготовил?

– А ты, небось, ночью с дубинкой подкрался бы! Вот умора! Ха-ха!

Оба дельца весело расхохотались, один раскатисто, а другой несколько визгливо, и обнялись как самолучшие друзья, а Заяц в который раз сказал себе, что ничего не понимает в природе человеческих отношений. На этот хохот к ним поспешил знахарь, ругаясь на дельцов: