Инна Фидянина-Зубкова - Сахалинские каторжанки. Смешные мемуары

*

Валентина Николаевна устроилась работать нянечкой в детских яслях. Но однажды ей надоело уставать от истеричных вредных сопляков, и она решила выучиться на какую-нибудь «белоручку». Надумала поступать в Южно-Сахалинский педагогический институт на исторический факультет. Поступила. Ну и училась себе потихоньку. А потом забеременела. Но вскоре стала сдавать экзамены. И так сильно перенервничала, что родила раньше срока. Институт Валюша всё-таки закончила, но работать в школу не пошла.

– Эти учителя не успеют дитя родить, как уже сдают двухмесячных младенцев в колыбельную группу, а сами на работу! Заставляют их что ли? – возмущалась Валентина Николаевна.

Зато её из нянечек перевели в воспитатели. Потом в старшие воспитатели. А когда ясли упразднили в связи с тяжелыми временами, накрывшими всё государство в 80-90-ые годы, то наша баба Валя ушла на пенсию.

Где-то там, в Сибири (а где конкретно – неизвестно) жили кулаки Зубковы. И эка как оно обернулось: революция и продовольственная развёрстка выгнали их аж на Камчатку. Там они и продолжили свой род. А когда началась война 1941—45 годов, глава семейства Вавила Степанович Зубков занялся выращиванием картошки для фронта, а его супруга Прасковья Никаноровна работала поваром на кухне – кормила пахарей и весь другой честной народ. И было у четы Зубковых три сына: Колька, Сашка и младшенький Иванушка-дурачок – (отец авторши) Иван Вавилович Зубков (1937 года рождения). И жили они в селе Ключи, у подножия вулкана Ключевская сопка – у самого высокого и активного вулкана Евразии.

*

Однажды Вавила Степанович окучивал колхозный картофель тяпкой, а один из сыновей прибежал и вертится рядом:

– Пап, а Камчатка – это самое красивое место на земле?

– Да, Ванятка, да.

– Пап, а я точно самый баский в семье?

– Ну да.

/Баский, то есть красивый./

– Пап, а почему Американский хлебушко такой пышный, вкусный, а мамкин липкий и кислый.

– А потому что у неё лисичкин хлеб.

– Как это?

– Мамкин хлеб волшебный, лесной, с травками. Лисичка его печёт и мамке даёт. А тот, что с корабля, так то обычный хлеб. Ну хлеб и хлеб. Пучит от него, да и только.

– Неужто?

– Вот те и неужто.

– Пап, а это правда, что на большой земле идёт война с фрицами?

– Правда, сынок.

– А кто такие фрицы?

– Не знаю, но думаю, что это чёрные-пречёрные птицы, кружащие над нашей страной.

– А наш Колька на фронт собрался.

– Да? Беги-ка, Ванечка, до Коляна и скажи, что батя ему ножичек боевой подарит. В дорожку, так сказать.

Покатился Ивашка с горки до хаты, а Вавила поплёлся гибкий прутик искать:

– Эх, жалко тощу пацанячью жопу пороть, но надо!

*

После войны семья Зубковых переехала на остров Сахалин в посёлок Мгачи. Младший сын Иван окончил школу и пошёл в Александровск-Сахалинский техникум. И хорошо так пошёл: три года пешком по берегу моря 31 км туда и обратно. А чё? Все так путешествовали. Не напасёшься на этих каторжан автобусов, ишь размечтались!

А потом Иван Вавилович устроился электриком на шахте. И заприметил он себе на шахтовых танцульках невесту – младую Валентину Николаевну Горыню. Ну и поженились они. Так всю жизнь вместе и прожили. А хорошо или плохо – пусть сами разбираются.

К 1970 году на о. Сахалин проживало 615700 человек, в Александровск-Сахалинской области – 35000, а в п. Мгачи – 6000.

В 1970 году мать надумала меня рожать. Нет, обо мне она совсем не думала, она думала о своих институтских экзаменах. И сильно так думала… распереживалась, разнервничалась! Я разнервничалась тоже и решила выскочить из этого ада наружу. Так во Мгачинском роддоме 14 ноября, ближе к полуночи появилась семимесячная девочка весом 1700 грамм.

– Валя, а что это что за синий комочек?

– Это, Ванечка, твоя дочка!

– А это у нас одних комок такой страшный чёрно-синий или они все такие?

– Не знаю, Ванюша, но это не комок, а пуп земли! Ну как ты не видишь?

– А давай-ка этот пуп оставим тут ещё на год-другой, на доращивание, так сказать. Вот станет пупочком, тогда и заберём.

– Вань, там буран что ли за окном?

– Буран, Валя, буран. Метель непролазная!

– Тогда точно надо ехать домой. Заметёт роддом, никто его не откопает. Умрём мы тут с пупочком твоим… Неси живо пальто, чего рот раззявил!

*

Пуп земли рос довольно быстро, к первому году уже догнал своих сверстников. Ну да, а вы пожрите икру ложками с пелёнок, посмотрю я тогда и на вас! Одно было плохо – орал этот комочек с утра и до ночи. До пяти лет орал.

– Ну что ей спокойно то не живётся? – всплёскивала руками мама.

– А я откуда знаю, может, её всё время пучит! – отвечал отец. – На, доча, съешь рыбку.

Пупочек выплёвывал рыбу и снова орал. После долгих совещаний (пять лет орать, это всё-таки срок), решено было отвезти меня к бабке Дусе – поселковой ведьме. Та долго приглядывалась, принюхивалась, наконец спросила:

– Как кличут этого выродка?

– Пуп земли! – ответили родители хором.

– А нормальное имя дать ребёнку не догадались?

– Да вроде и это нормальное, – развели руками родители.

Но баба Дуся была непреклонна! Пришлось выбирать пупочку другое имя.

– Вань, надо девочку назвать модно.

– Ты уже назвала модно, хватит!

– Нет, Вань, тенденция – это важно. Со мной в роддоме ещё три женщины дочек ждали, так все обещались назвать их Инночками. Модно же! Инна – это что-то космическое… Иннапланетянка. Или японское, как Инь и Ян. Вань, у нас Япония рядом, надо соответствовать, вдруг они остров у нас навсегда отберут. Нас с тобой в печь, конечно. Но хоть ребёнок выживет – за свою сойдёт. Вон она какая смуглая и глазки у неё узкие-узкие.

Отец в ответ долго орал про наше могучее, вооружённое до зубов государство, но всё-таки переименовал своего пупочка в непонятную ему Инну.

И Инна заткнулась, окунувшись в долгие раздумия о космосе, дзен-буддизме, да долго косилась на раскосые глаза своего отца и его огненно-рыжую шевелюру.

– Непонятный мир, непонятный! – вздыхала она и шлёпала спать.

Спи, пупочек, тебе его никогда не понять!

Вы когда-нибудь лежали на русской печи? А я – да. У нас дома стояла русская печь, мать её регулярно белила, но один бок у печурки оббит алюминием и выкрашен в чёрный цвет. Долгими зимами я всё детство просидела на корточках спиной к этому боку с книжкой в руках. Поэтому все мои свитера были прожжены. Наша печь-кормилица не имела лежанки, а у соседей – старших Зубковых (деда Вавилы и бабки Прасковьи) лежанка была. Мы, внуки, на ней валялись, играли, копошились. Я частенько спала там в младенчестве. Моя мамка, бывало, припрётся по хрустящему снежку к родителям мужа с лялькой на руках и говорит бабушке Паше: