Инна Фидянина-Зубкова - Сахалинские каторжанки. Смешные мемуары

Когда тёмное пятно колонны начинало, наконец, мелькать вдали, Иван мчался в дом за ребёнком. Дитя водружали на горбушку отца, и они вливались в кумачово улыбающуюся массу. От шахты до поссовета 5 километров. Наш дом как раз посередине. Так что 2,5 километра папка пёр меня на себе, а потом ещё час-другой топтался на месте, пока шли митинг с концертом. Я гордо восседала на своём «коне-тяжеловозе» и махала флажком таким же молодым наездникам, как и я. Это было самое счастливое время для отдельно взятого человечка, маленького такого, не вовремя хотящего <���пи-пи>, <���а-а> и пирожка от румяной уличной продавщицы.

– Пап, а эти дядьки ещё долго будут гавкать в ту штуку?

– В рупор, рыбка. Подожди, щас Николай Каргаполов начнёт выступать. Видишь, вон он стоит посреди шахтовой администрации.

– А ты тоже будешь гавкать в этот рупор?

– Не, я не буду. Дядя Коля – бригадир, ему и рупор в рот. А я – нет.

– А кто ты?

– Я? Богатырь! Не видишь что ли?

– Вижу. А кто такой богатырь?

– Это тот, кто и ухом не поведёт, даже если Инна Ивановна на него накакает.

– Я уже большая.

– Ой ли? Ну тогда слезай, а то у богатыря сейчас горб отвалится.

Внизу стоять скучно, и через пять минут я снова сижу на могучей шее и тереблю родную рыжую голову. А вокруг:

– Ура! Ура! Ура!

И дядя Коля в президиуме. Хорошо! Светло как-то. Жить хочется.

При вирусном эпидемическом паротите слюнные железы опухают, из-за чего щёки и шея отекают, лицо становится похожим на откормленную чушку, поэтому болезнь называют свинкой. И вот я ей заболела, в садик не хожу, сижу дома на ворсистом ковре и играю с игрушками. Заходит отец:

– А что тут делает моя свинка-сахалинка?

Надуваю губы, очень неуютно чувствовать себя свиньёй. Смотрю на своё тело, а оно розовое, перевожу взгляд на руки, а там вместо кистей копыта. И тут же впадаю в депрессию. В комнату залетает мать с половником, деловито трогает мой лоб рукой:

– Ну как себя чувствует моя свинка-сахалинка?

Чувствую, что у меня сзади отрастает лысый крючковатый хвостик. И уже не хочу играть, а иду, ложусь на диван, натягиваю на себя плед. Но задремать не удаётся, шумно, бойко в наш дом врываются гости – Каргаполовы:

– Приветик, свинка-сахалинка, ну каково это болеть не болея?

Тётя Нина медсестра, она знает, что в большинстве случаев паротит протекает бессимптомно. Я вся в слезах:

– Не хочу быть свиньёй, они меня скоро в сарай к хряку Борьке подсадят, – киваю на родителей.

Дядя Коля удивлённо поднял на моего отца свои шахтово-производственные брови, взял сына на руки и посадил на диван рядом с болезненной:

– Ты, сват, это, не дури! Есть для вашей свиньи хряк – наш Толянчик.

Теперь оба ребёнка заревели. Толик в этот момент тоже болел свинкой и натерпелся уже всякого. Но взрослым не до тонкоранимых душ отпрысков, они живенько организовывали застолье, напевая русскую народную песню:

Намедни я на танцы отпросилась,

а дед Егор покрасил свой забор,

вчерась у нас свинья опоросилась,

а мы с тобой в разлуке до сих пор.

Отец любил шастать по лесу! Но когда он шлялся там один, без мамы и без меня, то бог его карал: не давал ни ягод, ни грибов. Так и возвращался наш Ванечка с полупустой корзинкой, а в ней всего лишь несколько чёрных булыжников. Так он ещё и радовался, как дурачок:

– Смотри, Валь, сколько я на этот раз берёзовой чаги приволок! Ставь самовар, будем чаи гонять.

Самовар у нас электрический, пять минут и нагрелся. Отец откалывает от жутких камней маленькие кусочки и кидает их в заварник, а потом ещё и пьёт эту жуть. Вкусно ему, видите ли! Не взял ребёнка в лес, хохочет теперь. Ну хохочи, хохочи!

Видя моё недовольство, отец достаёт из корзины остатки своего тормозка: пару кусочков хлеба и две-три конфетки.

– На, дочь, это тебе зайка передал!

– Зайка?

– Зайка, зайка, самый что ни на есть настоящий!

– А откуда он про меня знает?

– Так я же по кусточкам шнырял, он меня и заприметил. «Садись (говорит) поговорим!» Ну и поговорили. Я ему рассказал, какая у меня растёт дочка послушная и работящая.

– Таки и работящая? – недоверчиво переспрашиваю я.

– Ну да. Зайке это понравилось, он поскакал и принёс тебе хлебца да конфеток.

Зайкин хлеб я съела, как манну небесную, запила сладкой чагой:

– Пап, а что такое чага?

– Ну… ежели берёзка заболеет, то на ней поселяется трутовый гриб. Он разрастается и губит деревце окончательно. Вот он!

Батя весело машет чагой перед моим носом. Я выплёвываю чай:

– Плохой гриб, плохой!

С этих пор отец всегда приносил мне из леса зайкины гостинцы. А бог, не смотря на это, продолжал его наказывать, подкладывая в корзинку чёрные угольки вместо грибов и ягод.

– Терем, терем, теремок, он ни низок, ни высок! – читает мне на ночь сказку мамка.

Ну как читает? Наизусть рассказывает, у неё за долгие годы работы в детских яслях, поди уже и мозоль на языке от этих баек.

– Мам, а я знаю где теремок стоит.

– Где?

– Это наша летняя кухня!

А летняя кухня у Зубковых – это прямо такой домик, домик, домик! Квадратный, из лёгких досочек срублен, с наклонной крышей, большие окна со всех сторон, а внутри печка-каменка, железная кровать, два стола и блестящий электрический самовар со смешным носиком, и с фигурным ключиком на нём.

Поправив подушку поудобнее, продолжаю:

– А когда мы засыпаем, в наш теремок приходят медведи, лисы, волки…

– На Сахалине нет волков.

– Ну зайчики там всякие. А потом они садятся пить чай из самовара, достают из буфета варенье, конфеты… В общем, всё выпивают, всё съедают и уходят жить в лес. Да, мамочка, вот так, – я загадочно ей киваю.

Мать хмыкает:

– Так вот оно что! Ни воды сутра, ни припасов. Вань, надо бы замок амбарный на летнюю кухню повесить, чтоб медведи по ночам у нас не шастали.

Отец, лежащий на другом диване, поперхнулся, закашлялся, отвернулся и забурчал:

– Припасов ёй жалко, родному мужу сладенького пожалела. Да пошли вы обе!

Но «обе» его не слышали, а заучивали наизусть:

– Это что за теремок? Он ни низок, ни высок. Кто-кто-кто в теремочке живет? Кто-кто-кто в невысоком живет?

Отец покосился на нас и пропыхтел:

– Жадина-говядина, соленый огурец, по полу валяется, никто его не ест, а муха прилетела, понюхала и съела.

Валентина Николаевна удивлённо обернулась на супруга и выдала такую фразу:

– Так ты и не муха вовсе, а саранча поганая!

– Мам, а кто такой саранча?

– Это тот кто всё сжирает на своём пути – отец твой, в общем.

– Саранча! – кричу я весело Ивану Вавиловичу. – А давай на летней кухне много-много лавочек поставим. Чтоб все-все лесные звери по ночам в нашем теремочке собирались и чаи гоняли.