Валерий Туловский - Дом 13, квартира №… Сатирический роман

Очнулся Иван от непонятного шума. С тяжестью открыл один глаз и удивился: всё вокруг белое, ни одной цветной точки. Ещё большего усилия понадобилось для второго глаза. Вновь белым-бело. Только тогда он сообразил, что чем-то накрыт.

«Где я?» – желал крикнуть Савраскин, однако губы и язык словно слиплись между собой.

Ваня решил вспомнить, что же произошло после работы, но в голове шумело – ни одной мысли. Пробовал пошевелить рукой или ногой – напрасно, что-то их держало. Напрягая глаза из последних сил, посмотрел на руки…

«Батюшки, так они связаны на груди! С чего бы это? – подумал Иван и обомлел от догадки. – Я умер!.. Но почему тогда глаза открылись?»

И тут он вспомнил, что ему кто-то рассказывал: покойник видит и слышит, только разговаривать и двигаться не может. Всё сходилось.

Неожиданно неокрепшие мысли Савраскина оборвались, когда ему послышался глухой неразборчивый бас. Голос становился сильнее и сильнее. Иван отчетливо услыхал слова молитвы.

«Не ошибся. Так и есть – „ласты склеил“. Застыла кровушка в жилочках, задубели рученьки и ноженьки, в глазках сплошная пелена. Бедный я Ванечка, на кого покинул жену и деток? А кто теперь даст план заводу? А кто водочку пить будет?.. Вот идёт Бог и сейчас решит: в рай меня отправить, или в аду предпочтёт мне место», – думал Савраскин, пытаясь вымучить из себя слезу; но не получилось – покойники не плачут.

И вдруг перед глазами это нечто белое задвигалось, зашевелилось и… всё стало предельно ясно: Ваня был накрыт простынёй. Однако происходящее отнюдь не обрадовало, а наоборот – от страха он зажмурил глаза.

«Сомнений не осталось – сдох!» – подвёл итог обладатель двух почётных грамот, видя над собой бородатое лицо священника. – Простынёй накрывают мёртвых людей, причём, накрывают с головой. А батюшку позвали, чтобы меня отпевать».

Почувствовав, что на лоб нечто капает, Савраскин слегка приоткрыл один глаз. Батюшка по-прежнему стоял над ним с большой кистью в руке и, не прекращая читать молитвы, кропил Ивана водой. Немного поодаль располагались жена и оба сына с зажжёнными свечами в руках.

«А у жены лицо печальное, – приметил Иван. – Страдает, наверное, что без кормильца осталась; а сама раньше ни разу мне даже стопочки не поднесла, не сказала: выпей, мол, Ванюша сердешный, легче станет. Теперь на поминках за мой счёт пить будет… И сыночки хороши: папа такой, папа сякой, а сейчас стоят, опустивши головки, жалеют папку».

Окончив молиться, священнослужитель вышел из комнаты. За ним один за другим скорбно проследовали жена с детьми. Савраскин услыхал, как стукнула входная дверь.

«Теперь начнутся самые трогательные и жуткие сцены: войдёт супруга, возле моего изголовья начнёт рыдать, причитать, рвать на себе волосы. Наконец-то я услышу от неё самое лучшее, справедливое, то, чего раньше и под пытками не сказала бы, узнаю, что она думает обо мне».

…Действительно, она вошла достаточно скоро, в её руках была швабра, а глаза блестели от слёз.

«Уже принялась оплакивать; а вот зачем ей швабра, если за покойником моют пол только тогда, когда выносят тело в последний путь?» – подумал Ваня.

– Ну что, родной? Руки я тебе связала, ноги связала, самого простынёй накрыла; а ты вздумал храпеть?! – заверещала жена.

«Надо же – „родной“. Даже приятно. Однако что-то слишком строго говорит. И при чём здесь „храпеть“? Покойники, я думаю, не храпят…» – отметил Савраскин.

– Что, молчишь, тварь безмозглая, зенки вылупив? – продолжала жена. – Я так старалась, чтобы батюшка не увидел тебя, когда придёт квартиру освещать, а ты… храпеть! Выдал себя, змеиное отродье! Получай!

Швабра прошлась прямо по лбу. Глаза Ивана зажмурились по инерции. На передовика производства и обладателя двух почётных грамот сие приспособление для уборки квартиры продолжало прикладываться не раз и не два… и не только по лбу.

Но Ивану Савраскину было на душе радостно: «Главное, что я – живой!..»

* * *

На следующий день Иван начал работу в обычном режиме. Дабы избавиться от физических страданий, которыми жена одарила его в процессе экзекуции шваброй, он надеялся традиции похмелки не изменять; правда, ввиду отсутствия денежных средств, алкогольную программу вынужден был свёрнуть. Но работалось, как ни странно, легко, бесперебойно, чем заслужил два одобрительных кивка бригадира, по обычаю, зорко следившим за сварщиками вверенной ему бригады.

Вечером Иван пришёл с работы сильно усталым.

Супруга находилась на службе во вторую смену, поэтому вместо традиционной жареной колбаски с омлетом, оставила продукты в сыром виде в холодильнике. Изнурённый тяжёлым рабочим днём, а также от принятия литровочки самодельной водки, которой нежданно его потчевал сосед из десятой квартиры Виктор Белуга, предлагая отпраздновать что-то политическое, Савраскин вынес решение не утруждать себя приготовлением ужина и тут же поглотил пахучий кусок «Одесской» колбасы местного мясокомбината, выпил сырое яйцо и высосал пакет «Докторского» молока. Всё это он вобрал стремительно, не прибегнув к помощи газовой плиты.

После немудрёной трапезы, даже не просматривая новостей по телевизору, наш герой лёг спать…

Но вскоре сон был прерван и омрачён. Причиной беспокойства послужило необыкновенное оживление в желудке. Проснувшись, Ваня ощутил, что активность чрева вскоре достигнет своего апогея. Живот пучило, там что-то бурлило, жужжало, хрипело – просилось наружу. Не мудрствуя лукаво и не дожидаясь последних аккордов бунта, Иван вскочил с кровати и пробежал дистанцию до туалета, как профессиональный легкоатлет-спринтер. Надо отметить, что был он человеком сообразительным, поэтому во время забега успел схватить вчерашнюю корреспонденцию, покоившуюся на телефоне.

«Наверное, несвежей водкой угостил сосед, злодей самогонный», – на ходу смекнул Савраскин.

Через пять минут натужной работы и звуков канонады, которые издавал бодрствующий желудок, произошло облегченное затишье. Понимая, что путь к кровати является бессмысленным, и что ночка ожидается весёлая, насыщенная адским запахом и кропотливым трудом, Иван решил слегка отвлечься и посвятить себя чтению прессы.

Так время и шло, чередуя всплески агрессивности отравленного организма и усиленные потуги к самообразованию. Сигареты тушились одна за другой; газеты пролистывались по порядку; нутро, уже казавшееся основательно пустым, со строгой периодичностью давало о себе знать; а туалетная бумага улетучивалась километрами.

Короче говоря, унитаз едва успевал поглощать воду, а Иван мыть руки и литрами потреблять очистительную кипячёную жидкость, что, впрочем, ему вскоре основательно надоело. Дабы поминутно не крутить барашки крана, он пришёл к выводу, что надобно оставить их открытыми. Читать под шумок струи воды, а также под звуки военных действий в животе, не очень-то приятно, про себя отметил Иван, но иного выхода не было.