Дитрих Киттнер - Когда-то был человеком

– Тогда я не понимаю, как вопрос о нашем театре вообще был включен в повестку дня. Мое заявление датировано 15 июня, то есть спустя четыре недели Что же побудило министров обратиться к этой теме? Уж не предстоящая ли в моем театре премьера? Или существовала какая-то другая причина?

Молчание.

Мы смогли также доказать суду, что ТАБ был единственным театром в земельной столице, если не вообще в Нижней Саксонии, который не получал дотаций из бюджета. Мы оказались на положении из бранных, от которого охотно бы отказались. В своем заключительном слове я сказал:

– Речь идет не о каких-то особых притязаниях на получение дотаций. Я прошу суд лишь об одном гарантировать мне конституционное право на равноправное обращение и защитить от политической дискриминации.

Так и случилось. Судьи отменили решение земли Нижняя Саксония как противоправное и противоречащее конституции. Суд пришел к выводу, говорилось в приговоре, что «основное, если не решающее значение в принятии отрицательного решения имели политические мотивы».

Дело «следует рассматривать по меньшей мере как сомнительное с конституционной точки зрения». Министр добровольно передал полномочия по принятию решений главе правительства. Не критерии искусства играли решающую роль, а «политическое мнение» таков был комментарий суда.

Великолепная сенсация. «Киттнер против Альбрехта – 1:0» – такой заголовок украшал первую страницу утренней газеты, на фотографиях Альбрехт вы глядел озадаченным, а Киттнер – радостным, каким уже давно не был. Мы получили бессчетное числе писем с поздравлениями. Совершенно посторонние люди не скрывали радости, что наконец-то и высокопоставленным господам был дан отпор.

Даже телевидение решило посвятить этому событию небольшой сюжет. Но тут сразу же возник очередной скандал. Наряду с короткими заявлениями по оводу исхода процесса режиссер пожелал оживить передачу на политико-юридическую тему тридцатисекундной сатирической сценой: в конце концов я ведь был не только выигравшей стороной, но и кабаретистом.

Я сочинил миниатюру, точно уложившись в отведенное мне время. Она была записана на пленку, однако на другой день вечером – буквально за несколько секунд до начала передачи – ее вырезали из фильма. Цензор не счел даже необходимым поставить в известность режиссера, находившегося от него двумя комнатами дальше. Отвергнутый цензурой текст был кратким:

«Ганновер. После поражения, которое потерпел в административном суде Ганновера кабинет Альбрехта против кабаре Киттнера, представитель земельного правительства заявил, что назрела настоятельная необходимость передать административные суды в частный сектор».

«Приватизация» некоторых государственных отраслей, таких, как радиостанции, больницы, детские сады (может, еще и бундесвер?), уборка мусора, была любимой идеей правительства Альбрехта. А с любимыми идеями главы правительства шутки плохи. Во всяком случае, по телевидению.

Напротив, в том же фильме министру Пестелю цензура позволила острить: он, дескать, отказал Киттнеру в дотации, поскольку «хотел подчеркнуть его независимый статус». Вероятно, министр буквально воспринимал поговорку: «Чей хлеб ем, того песни и пою». Ведь он сам, будучи беспартийным, вошел в кабинет Альбрехта, чтобы вскоре после этого стать членом ХДС: частенько о других судят по себе. А затем господин профессор заговорил откровенно. На традиционный последний вопрос, не может ли, по его мнению, «кабаре представлять опасность для государства или политического курса», министр заявил:

«Я думаю, да. В истории уже бывали примеры… Но ведь может случиться так – и это более вероятно, – что опасность будет угрожать самому кабаретисту…» И после небольшого раздумья: «Разумеется, не в нашем государстве…»

Первое предложение надлежит расценивать как комплимент. Второе является неприкрытой угрозой, добавление – лишь вялая попытка загладить откровенное и поспешное высказывание.

Когда Пестель некоторое время спустя ушел в отставку, он на вопрос одного из журналистов подчеркнул, что его уход из правительства ни в коем случае не связан с «делом Киттнера». Его шеф Альбрехт, подвергнутый резкой критике за свое вмешательство (новый министр по делам искусства имел тоже чисто номинальную власть), тут же заявил: «В отношении к театру Киттнера ничего не изменится».

Он знал, что говорил. В конце концов он выбрал преемника Пестеля на основании критериев, которые сформулировал так: «Он из Восточной Фрисландии и евангелического вероисповедания». Именно такого и не хватало в кабинете министров. К тому же он был еще и членом ХДС, а в науке и искусстве, по собственному признанию, ничего не смыслил.

Очевидно, нужно было поблагодарить премьер-министра за то, что министерство подало апелляцию из-за такой ничтожной суммы. Если судьи первой инстанции оказались не на высоте, то теперь высший административный суд земли, как они надеялись, закрепит за правительством его суверенное право на дискредитацию политических изгоев. Дело приобретало для правительства принципиальное значение: посмотрим, кто здесь хозяин. Это был вопрос престижа, И даже больше – чести.

Теперь дело уже вели не местные юристы министерства, как это принято в подобных случаях. В Ганновер был выписан высокооплачиваемый адвокат профессор Конрад Редекер, правовед из Бонна, один из толкователей и создателей административного права. Словом, один из некоронованных королей этой специальной юридической дисциплины.

Но он не мог быть одновременно и королем в области искусства, и потому его высказывания о кабаре сами по себе могли послужить материалом для кабаретиста. Дескать, отказ на выдачу дотации ни в коем случае не вызван политическими соображениями. Дело просто в том, что театр этот уникален, что создает некоторые трудности: власти, мол, не имея прецедентов не могут определить и размеров дотации. Таким (образом, получалось, что ТАБ вообще невозможно субсидировать.

Оценить уникальность такой логики – для этого у меня тоже нет ни критериев, ни прецедентов. Я тогда подавил в себе иронию и ответил на эту служебно-должностную глупость серьезно. Я попытался напомнить судьям, что уникальность или хотя бы стремление к ней является одним из существенных признаков искусства. Все остальное – в лучшем случае ремесленничество. Но не о нем идет речь в конституции, в ней однозначно говорится о «свободе искусства». Так, конфликт вокруг ТАБа, помимо государственных и юридических проблем, затронул и область философии и эстетики – хотя и на весьма невысоком уровне.

Третий громобойный аргумент министерства (в сжатом виде он сводился к формуле «мы вовсе не такие») позволял прийти к выводу, что министерство в глазах судей не хотело выглядеть гонителем прогрессивного искусства.