Дитрих Киттнер - Когда-то был человеком

Представление началось. В этот раз военные фуражки господствовали и в зале, и на сцене: главной темой моего выступления я сделал, разумеется, войну и мир – причины возникновения первой и усилия по сохранению второго. Военным невредно было послушать, как все это представляет себе обыкновенный штатский. То место в программе, где говорилось о 07-03-Е, было встречено полным молчанием. По окончании программы предусматривался «разговор с артистом». Первый вопрос, разумеется, касался того обстоятельства, о котором господа в военной форме, судя по всему, не были информированы.

Как Киттнер однажды заставил задуматься высших штабных офицеров…

«А скажите-ка, дорогой мой, в том месте, где вы говорили о путче, вы не сгустили краски? Ведь это же вес высосано из пальца, не правда ли?» Тогда я зачитал вслух все, что было написано в газете об известном документе, и добавил скромно, что сам, разумеется, не могу судить о том, насколько соответствует действительности то, что там написано. И тут я решил воспользоваться случаем и, принимая во внимание состав аудитории, прояснить для себя техническую сторону вопроса.

«Господа, – сказал я (поскольку именно так обращаются к старшим офицерам. Назвать их «солдатами» невозможно: это обращение является привилегией рядовых). – Господа! Все вы знаете бундесвер лучше, чем я. Таким образом, вы квалифицированнее можете судить о том, возможен ли государственный переворот, я имею в виду техническую сторону вопроса) с помощью армии. Я знаю, что не могу требовать от вас раскрытия государственной тайны, поэтому мы сделаем иначе. Насколько мне известно, в ваших кругах особенно высоко котируется «слово чести». Так вот, если хоть один-единственный из вас в течение пяти минут встанет и открыто перед другими даст честное слово, что механизм командования бундесвера сам по себе исключает или по крайней мере затрудняет организацию путча, ну, скажем, к примеру, со стороны бывшего министра обороны, хорошо знакомого с «кухней» армии (включая ее иерархию и систему прохождения приказов), так вот, если кто-то из вас даст «слово чести», что такое невозможно, тогда я изымаю это место из программы и признаю, что зря беспокоился».

Мой расчет был прост: «слово чести» в офицерской среде – вещь весьма серьезная, и, таким образом, если бы кто-то и дал требуемое заверение, а оно не соответствовало бы действительности, он в глазах друзей потерял бы лицо. Ведь все присутствующие, кроме меня (а ниже майора здесь никого не было), знали организацию и систему прохождения приказов по армии и имели возможность тотчас же или позднее проверить правдивость такого заверения. Кто рискнул бы перед своими товарищами нарушить «слово чести»?

Если же кто-нибудь все-таки решился бы дать требуемое заверение, оно должно было бы выглядеть хоть в какой-то степени правдоподобным. Тогда и я бы немного успокоился. Но только немного. Ведь если и предусмотрены какие-то предохранительные меры к недопущению путча, то они не дают полной гарантии, ибо не знаешь, когда правящие рассматривают путч действительно как путч, а когда изображают его как «меру по защите демократии».

Но до таких тонкостей дело не дошло. Ни один из офицеров не решился ответственно заявить, что, по его мнению, путч силами бундесвера осуществить невозможно. По крайней мере, если говорить о технической стороне дела.

Я выждал пять минут, глядя на секундомер моих часов. У многих офицеров за время долгого молчания на лбу выступил пот. И выглядели они явно смущенными. Это делает им честь.

Последовавшая за этим дискуссия прошла в целом неплохо. Принесла ли она пользу, не знаю. Хотелось бы надеяться. До путча тогда дело не дошло. Да это и было бы, несмотря на победу на выборах социал-либеральной коалиции, совершенно излишне.

Однажды – было это в 1980 году – мне пришло голову: а не поработать ли немного социологом-лириком? Тем более что программа моего кабаре называлась: «Прислушиваясь к народу».

Во время трехнедельного турне от Регенсбурга до Киля я, по меньшей мере, раз двадцать, подходя к газетным киоскам, спокойно, но решительно спрашивал «"Ежедневную брехню", пожалуйста». Во всех случаях, как и ожидалось, мне, не задавая никаких дополнительных вопросов, без колебаний протягивали газету «Бильд».

Такой высокий процент попаданий (100 процентов из 100) во время опроса даже небольшой группы граждан, безусловно, встречается нечасто, однако этот факт не ставит под сомнение научную серьезность эксперимента. Дело, вероятно, заключается в том, что дать правильный ответ на вопрос всем испытуемым было очень несложно.

Как-то вечером после выступления в одном западногерманском промышленном городе я совершенно случайно неподалеку от театра встретил в пивной журналиста, с которым мы были давно знакомы. Он работал редактором в отделе литературных рецензий местной газеты.

«Ах, это ты, – приветствовал он меня, – а я, в общем-то, собирался сегодня посмотреть твою программу, хотел написать рецензию».

«Так тебя же не было в зале?»

«Нет, – ответил газетчик, – понимаешь, я подумал, что, если я о твоей программе напишу положительный отзыв, мне это будет поставлено в минус: у нас планируется рационализация, то есть на носу увольнения. Напиши я разгромную рецензию – окажусь лжецом: я ведь признаю, что ты здорово работаешь. Можно, конечно, пойти на компромисс: рассказать о программе, не давая ей оценки, но перед самим собой совестно, да и коллеги с их ухмылками проходу не дадут. Мне, сам понимаешь, и врать не хочется, и рисковать тоже, да и реноме свое терять глупо. Вот я и сказался больным».

Знакомый мой в тот вечер «утопил» свое горе в пиве. Он, конечно, понимал, что внутренняя эмиграция – не выход из положения.

После гастролей в моем театре одного из моих коллег (программа его была далека от политики) знакомый журналист (в театр он пришел по собственной инициативе, как частное лицо), так вот, он, прощаясь со мной поздним вечером перед дверями театра, сказал: «Только прошу тебя, не рассказывай никому, что я опять был у тебя!»

Случай этот не единственный. То, что я рассказал о нем, не следует рассматривать как порицание журналиста и моего друга, а только обстановки в стране, которая так охотно называет себя свободной.

Однажды я получил извещение из полиции. Я должен был уплатить 100 марок штрафа и, кроме того, в картотеку дорожно-транспортных нарушений во Фленсбурге [28] [28] Во Фленсбурге находится федеральное дорожно-транспортное ведомство, в компьютерах которого зарегистрированы все имеющиеся в стране транспортные средства. На каждого водителя заведена карточка нарушений. При наборе определенного количества «штрафных пунктов» его лишают водительских прав. мне добавляли еще три пункта. Основание: на моей машине сзади укреплена овальная пластинка с сокращенным обозначением страны – ФРГ…