Array Антология - Русская эпиграмма второй половины XVII - начала XX в.

Не стал бы ты читать, прохожий, сей надгробной,
Когда б ты знал, кому надписана она.
Здесь погребен судья неправосудный, злобный.
Он не подьячий был, но сущий сатана.
Он дьявольские все имел в себе ухватки,
Он крючкотворец был, со всех сдирал он взятки.
Немного опишу тебе его я нрав:
Без денег у него невинный был неправ.
Когда ж к нему сходил с подарком кто богатым,
Хотя бы и злодей, то был невиноватым.
Богатство почитал он более всего
И даром для того не делал ничего.
И так ему и ты немало досаждаешь,
Что даром ты его надгробную читаешь.

Слуга спас своего от смерти господина,
Который драл его плетьми почти всяк час.
В награду за́ это готовится полтина.
Боярин для слуги нарочно то припас.

На что свидетельство, коль деньги есть в кармане?
Противники у нас останутся в обмане.
Не ритор тот в суде, кто знает говорить,
Но тот, кто всех судей имеет чем дарить.

Рождаясь, плакал ты, родиться не желая;
То для чего ж ты плачешь, умирая?

В невежестве двойном, Эраст, ты пребываешь:
Во-первых, ничего не знаешь,
А во-вторых, не знаешь и того,
Что ты, Эраст, не знаешь ничего.

Ты кажешься младой: но кто не зрит того,
Что старе ты лица, Ветулла, своего?

Агате бы глазок свой отдал ты, Ликон,
Венерою сестра, ты был бы Купидон.

Как счастье сделает приятный оборот,
Появится тогда родня и у сирот.

Чем хвастаешь, Подлон, то предков есть награда.
Хвались, что от тебя твои приимут чада.

Градоначальник я, Москва вся в моей воле.
Я знатен, я богат, чего ж желать мне боле?
Однако ж чувствую, чего недостает.
Безделицы одной: умишка только нет.

Прохожий, помоли всевышнего творца,
Что сей не разорил России до конца.

Пред взводом шествуя, тем чванится Подлон,
Что слышит за собой двух барабанов звон.
Но что ж народу те вещают барабаны?
Что, задом идучи, он вышел в капитаны.

Кулимин говорит, что я ему скучаю.
Но он враньем своим мне столько скук навлек,
Что если буду жить Мафусаилов век,
То долг сей отплатить и тут ему не чаю.

Взмостяся на Парнас, Арсен с пером сидит
И мнит, что оным всех творцов он устрашает.
А он преглупые сатиры лишь клеит
И тамо, как евну́х в серале, всем мешает.

Хотел было писать на плута я сатиру,
Чтоб плутнями не смел вреда он делать миру.
Но после рассудил: стихов боится ль плут?
На плута лучшая из всех сатира — кнут.

Честь остров есть крутой, и пристани в нем нет.
Кто раз упал с него, опять уж не взойдет.

Вельможа тут лежит. Прохожий, прочь отселе!
Он много учинил и доказал на деле,
Что и без сердца нам жить можно много лет,
А после без души на тот поехать свет.

Родились две любви, из коих постоянна,
Мудра одна была, на дружбу походила;
Другая, напроти́в, была дерзка, смела,
Почтенья ни к кому хотя и не имела,
Но более сестры ее любили все.
Им в празднованье я, порядок наблюдая,
Поравну фимиам для обои́х курю,
Обеим равное почтенье воздаю,
Одной богине — днем, другой, напротив, — ночью.

Хоть благороден ты, к тому же и пригож,
Но самолюбием ты, знай, всем неугож.
Ведь благородный род не пользует с красой,
Когда в невежестве век провождаешь свой.

Желаю лучше я снести твою хулу,
Чем слушать от тебя, Зоиле, похвалу.
Зачем? Тотчас тебе скажу стишком я сим:
Прекрасно дело есть не нравитися злым.

«Мне сказывал Милон,
Что беса видел он.
Увидевши его, бедняжка испугался,
С ослиными ушми тот бес ему казался…»
— «Ошибся твой Милон… Личину зря сию,
Он видел тень свою».

Здесь бросилася в пруд Эрастова невеста.
Топитесь, девушки: в пруду довольно места.

Провора любит всяк, кто здесь его ни знает:
Иной племянником иль сватом называет,
Другой быть кумом мнит иль ближним хоть
своя́ком,
К Провору ласковость увидите во всяком.
Скажите ж, отчего Провору всякий рад?
Провор наш редких свойств, Провор весьма богат.

Сокрыт природы был во тьме закон и след;
Бог рек: «Чтоб был Невтон…» И бысть повсюду
свет.

Хоть денег у тебя и не один ларец,
Но ты не господин им, а копец.

Нарцисса дни увяли,
Когда свои в реке увидел красоты;
Брегися в зеркало равно смотреться ты:
Тот умер от любви, а ты умрешь с печали.

Не думай, что свое невежество исправил,
Когда ты кудри завил.
Нет смаку никогда, ни соли в дураке:
Болван — всегда болван, хоть гол, хоть в парике.

Прохожий, потужи, крушись, как мы крушились.
Щеголеватого красавца мы лишились,
Того, кто первый был изобретатель мод,
Того, кем одолжен толико смертный род;
В тот час, когда его дух с телом разлучался,
Он в твердых мыслях был, — с сим словом он скончался,
С сим словом навсегда его померкнул зрак:
«Ах, в чем мне умереть? Не сшит мой модный фрак!»