Array Антология - Русская эпиграмма второй половины XVII - начала XX в.

Юсупов, наш директор новый,
Партер в раек пересадил,
Актеров лучших распустил
И публику сковал в оковы.

Явилась Муза здесь совсем иного рода,
И мнит ученых дев сестрой она прослыть.
Не спорю я никак — легко то может быть:
В семье не без урода.

На вора лаю я, любовника ласкаю;
Обоим: и жене, и мужу угождаю.

«Рогатых в море всех!» — так говорил Прелет.
«Сам плавать научись», — жена ему в ответ.

Бумага хоть бела, письмо пришло черно.
Сия есть тела знак, но знак души оно.

Не два и не один ограблен,
А целый бедных миллион;
Но тот злодей судом оправдан,
И сам судьею сделан он.

В изображенье сем что за похабна рожа?

Министр юстиции — светлейшая вельможа.

Да как достигнул он сей знати?

Он сводник и отец известной Благодати.

Се памятник двух царств, обоим им приличный:
Низ мраморный, а верх кирпичный.

Похож на Фридриха, скажу пред целым миром,—
Но только не умом, а шляпой и мундиром.

Не венценосец ты в Петровом славном граде,
Но варвар и капрал на вахтпараде.

Монарх! Командуй смело плац-парадом:
Суворов стоит задом.

Поистине был он, покойник, велик:
Поставил на Невском проспекте голик.

Не пес ли тут лежит, что так воняет стервой?
Нет! Это Павел Первый.

Когда один вопрос в беседе сей наскучит,
Разбор других по сем тебя подобно мучит.
Желаешь ли себе спокойствие снискать?
Так больше делать тщись ты, нежель вопрошать.

«Ты ль это, Буало?.. Какой смешной наряд!
Тебя узнать нельзя: совсем переменился».
— «Молчи! Нарочно я Графовым нарядился;
Сбираюсь в маскерад».

Полезен ли другим о басне сей урок —
Не знаю, а творцу, бедняжке, он не впрок!

Напрасно говорят, что критика легка.
Я критику читал «Руслана и Людмилы».
Хоть у меня довольно силы,
Но для меня она ужасно как тяжка!

Ест Федька с водкой редьку,
Ест водка с редькой Федьку.

Убогий этот дом Василий Климыч Злов
С большим раченьем
Своим построил иждивеньем.
И нищие в дому его же всё трудов.

Мой друг, когда бы был ты бог,
Ты б глупости такой сказать не мог.

Федул твердит, что Фока-плут
Его позорит и ругает;
Но я не вижу толку тут:
Кто уголь сажею марает?

Желаешь ты того, чтоб быть тебе богатым,
И ищешь способов?.. Будь только тороватым
И превзойди своим коварством сатану —
Возьми ты за себя прекрасную жену.

Как Карабанов взял «Альзиру» перевесть
И в аде слух о том промчался,
Тогда Вольтер, вздохнув, признался,
Что точно грешникам по смерти мука есть!

Французский маршал Ней
В Можайске принцем возвеличен.
И прежде был Можайск отличен
Породою свиней.

Орфей когда играл,
К вниманию древа и камни возбуждал,
А ты когда играешь,
Нас в камни претворяешь.

Морфей, увидевши, что свет
Его уставов не блюдет
И что совсем его пренебрегает —
Иной Хераскова читает,
Другой Державина всю ночь,
Его же отгоняет прочь, —
Вскричал: «Я это не оставлю
И непременно спать заставлю;
Или не буду я Морфей».

Собрав свои творенья мелки,
Русак немецкой надписал:
«Мои безделки».
А ум, увидя их, сказал:
«Ни слова! Диво!
Лишь надпись справедлива».

В стане русских певец —
Удалой молодец,
Хоть и много он пьет,
А ни слова не врет.
Но в Кремле наш певец —
Что болтливый скворец,
Хоть ни капли не пьет,
А что слово, то врет.

Какой-то стихотвор (довольно их у нас!)
Послал две оды на Парнас.
Он в них описывал красу природы, неба,
Цвет розо-желтый облаков,
Шум листьев, вой зверей, ночное пенье сов
И милости просил у Феба.
Читая, Феб зевал и наконец спросил,
Каких лет стихотворец был
И оды громкие давно ли сочиняет.
«Ему пятнадцать лет», — Эрата отвечает.
«Пятнадцать только лет?» — «Не более того».
— «Так розгами его!»

«Отечеству служить есть первый мой закон», —
Твердит Ликаст важнейшим тоном.
А как же служит он? —
В танцклубе за бостоном.

Мы, право, весело здесь время провождаем:
И день и ночь в бостон играем,
Или всегда молчим, иль ближнего ругаем…
Такую жизнь почесть, ей-богу, можно раем.