Array Антология - Русская эпиграмма второй половины XVII - начала XX в.

То-то сечь, то-то драть бы,
С приговоркой: «Ах, урод!
Не венчай печальной свадьбы!
Не берись за перевод!»

Вот пиесы приговор:
Из себя Мочалов вышел,
Из терпенья зритель вышел,
Сочинитель в ложу вышел,
А из пьесы — вышел вздор!

Шатров и Дмитриев, Полимнии сыны,
Давида вызвали из гроба;
Как переводчики они хоть тем равны,
Что хуже подлинника оба.

Напрасно называешь
Писателем себя.
Я это докажу: бумагу ты мараешь,
Бумага в свой черед марает и тебя.

По чести, он писатель чудный,
И это видим мы из всех его статей:
Он пишет их — ужасно трудно,
А нам читать — еще трудней.

Недавно быв с одним словесником в борьбе,
Педантин уверяет,
Что знает то, чего никто не знает.
Дней несколько прошло — Педантин объявляет,
Что знает многие достоинства в себе.

Ты много потерпел, Готфред,
От варварских народов,
Но более потерпишь бед
От русских переводов.

«Нельзя ли вам присесть
И перевод псалмов по-русски перевесть?» —
«Готовы мы, ей-ей,
Но нет татарских словарей».

Собрались школьники, и вскоре
Михайло Дмитриев рецензию скропал,
В которой ясно доказал,
Что «Горе от ума» не Мишенькино горе.

Михайло Дмитриев помре,
Он был чиновник в пятом классе.
Он — камер-юнкер при дворе
И камердинер на Парнасе.

Нет подлее до Алтая
Полевого Николая,
И глупее нет от Понта
Полевого Ксенофонта.

О, сколько б вовсе без творений
Осталось наших авторо́в,
Когда б настало возвращенье
Всех перекраденных стихов!
Хвостов,
Шишков
И, не считая прочего, —
Лихонина и Ротчева, —
Степан Петрович Шевырев!

Здорово, новый камер-юнкер!
Уж как же ты теперь хорош:
И раззолочен ты, как клюнкер,
И весел ты, как медный грош.

Сияет Аврора,
Свежа и румяна;
В ней много для взора
И шиш для кармана.

Не в ту силу, что ты жалок,
Не даю тебе я палок,
Но в ту силу, что мне жалки
Щегольские мои палки!

Просвещения Маяк
Издает большой дурак,
По прозванию Корсак;
Помогает дурачок,
По прозванью Бурачок.

Бельведерский Митрофан
Благоверно окрестился,
И Христу он свой талан
В барыши отдать решился.
Но языческий свой сан
Любит гордый Митрофан:
Им одним его ты тронешь.
И указ Синодом дан:
С Бельведера Митрофан
Митрофаном же в Воронеж.

Ах, куда ни взглянешь,
Всё любви могила!..
Мужа ма́мзель Яниш
В яму посадила.
Молит эта дама,
Молит всё о муже:
«Будь ему та яма
Уже, хуже, туже…
В ней его держите
Лет, если возможно,
Хоть бы до десятку,
А там с подорожной
Пусть его хоть в Вятку,
Коль нельзя в Камчатку!»

Идет обоз
С Парнаса,
Везет навоз
Пегаса.

Грузя средь бела дня обоз
К потомству лишь чужим товаром,
Извозчик неспроста, недаром
С своим задерживает воз.
Он знает, что добра такова,
Каким дарит перо Сушкова,
По улицам не пустят днем,
А только ночью втихомолку
В чану, воткнув в него метелку
С привешенным к ней фонарем.

Всё, что лишь логике противно,
Есть в том, с кого сей снят портрет.
И нам, друзьям его, не дивно,
Что белокурый он Брюнет.

Во имя странного святого
Поставлен их славянский скит.
На бочке пенника простого
Блаженный Кокорев сидит.
Пред ним коленопреклоненный,
Не чуждый также откупов,
Кадит усердно муж почтенный,
Творец «Беседы» Кошелев.
И воскадит ему он паки,
Пока ему не сломит рог
Кабакомудрый Бенардаки,
Продавший дважды Таганрог.

О жертва бедная двух адовых исчадий:
Тебя убил Дантес и издает Геннади!

Я не причастен секте оной,
И в панславическом жару
Перед булгарскою мадонной
Я на колени не паду.
Смешны мне синие чулочки,
Хотя б и в пожилых годах,
Хотя б на министерской дочке,
На камер-фрейлинских ногах.

Вот жизнь афериста.
Уж был человек!
Играл он Эгиста,
Играл и юриста,
Играл журналиста,
Во всё весь свой век
Играя нечисто.

Когда я был Аркадским принцем,
Я также был библиофил,
И свой народ я, как гостинцем,
Статейками не раз дарил.
Но что в статейку ни поставь я,
Я всё лицом ударюсь в грязь!
Проклятая библиографья
Никак, никак мне не далась!

Забыв о милой Каролине,
О прелести ее стихов,
Я уезжал вчера ins Grüne [67] За город (немецк.). — Ред.
Послушать майских соловьев.
А бывшие в собранье лица
Единогласно говорят,
Что эдак воет лишь волчица,
Когда берут у ней волчат.

Вчера я видел Соллогуба.
Как он солидно рассуждал
И как ведет себя — ну, любо!
Благодарю, не ожидал!

Когда б я был Аркадским принцем,
В Лугдуне я б шале завел,
Уютный домик с мезонинцем,
Овечки, телки, улья пчел.
Топить и дом и мезонинец
Березы я б не покупал,
На топку получа в гостинец
Березинский «материал»…
Карамзин