Array Антология - Русская эпиграмма второй половины XVII - начала XX в.

Как бюст Венеры, ты прекрасна;
Но, без души и без огня,
Как хладный мрамор, для меня
Ты, к сожаленью, не опасна.
Ты рождена, чтобы служить
В лукавой свите Купидона, —
Но прежде должно оживить
Тебя резцом Пигмалиона.

Берег сокровище! Но льзя ли сберечи,
Когда от оного у всех висят ключи?

Что, ежели судьбина злая
Царем нам даст скотину Николая?
Что сделаем тогда? Что сделали с Берри…
Ну, черт его дери.

«Собака лает — ветер носит»;
Страницы белые поносит
Наш фантастический барон:
Тупой остряк, зоил жестокой,
Ужели тем он так глубоко
В страницах этих огорчен,
Что в белизне их лиходейской
Нашел не то, чем для лакейской
Он сам, журнальный наш Ферсит,
Базарной публики вития,
Свои страницы заказные,
Немолчно каркая, чернит!..

Не для большого ты числа,
А ради дружбы выходила;
Где колыбель твоя была,
Там и могила.

Под указкой школьных правил,
Мой продажный самохвал,
Ты стихи мои исправил,
Помещая в свой журнал.
Не пришла ж догадка эта
Наглой мудрости твоей,
Что при факеле поэта
Твой огарок без лучей!

С поправкою своей мои стихи ты тиснул,
Я басенкой за труд вознагражу тебя:
Рабочий вол коня случайно грязью вспрыснул;
Достоинство свое сознательно любя,
Не вспыхнул гневный конь порывом безрасчетным
И даже сталью ног волу не погрозил,
Но, чтоб не встретиться с запачканным животным,
С его дороги своротил.

Нет, нет, торгаш литературный,
Обманом слова не купить;
Ты мог ученостью мишурной
Свой грош ума позолотить,
Но не нужна уловка эта,
Она к добру не поведет,
Ведь с рук поддельная монета
Теперь и ночью не сойдет.

В статье, облитой желчным потом,
Со злости промах дал зоил:
Тебя сравнил он с Дон-Кихотом,
Себя он с мельницей сравнил,
Машиной хитрой, но бездушной,
Толчку стороннему послушной,
Но в споре честном, где должно
Стремленье честное быть видно,
Сражаться с мельницей смешно,
А мельницей вертеться — стыдно!

Когда Парис увез жену у Менелая,
Ему потеря в ней была не так большая,
Беда ль, что вспыхнула Троянская война,—
Гомера Греции дала зато она,
Но горе всё для нас — зачем теперь на сцену
Поставили в пример «Прекрасную Елену»!

Как гусь, подбитый на лету,
Влачится стих его без крылий;
По напряженному лицу
Текут следы его усилий.
Вот после муки голова
Стихами тяжко разродилась:
В них рифма рифме удивилась
И шумно стреснулись слова.
Не в светлых снах воображенья
Его поэзия живет;
Не в них он ловит те виденья,
Что в звуках нам передает;
Но в душной кузнице терпенья,
Стихом как молотом стуча,
Кует он с дюжего плеча
Свои чугунные творенья.

Вменяешь в грех ты мне мой темный стих,
Прозрачных мне не надобно твоих:
Ты нищего ручья видал ли жижу?
Видал насквозь, как я весь стих твой вижу?
Бывал ли ты хоть на реке Десне?
Открой же мне: что у нее на дне?
Вменяешь в грех ты мне нечистый стих,
Пречистых мне не надобно твоих:
Вот чистая водица ключевая,
Вот Алеатико бурда густая!
Что ж? выбирай, возьми любой стакан:
Ты за воду… Зато не будешь пьян.

Он все концы земли изведал,
Она изъезжена им вся,
Он всей Европою обедал,
Ее наелся, напился.
Неповоротливый рассудок
Пока на месте просидел,
В нем путешествовал желудок
И всюду пил и всюду ел.

Певец любви, уныния и неги
Пришлет тебе лежалый пук элегий, —
И ты его скорей в журнал пихать
Торопишься, чтоб от потомства спрятать.
Да как ему не скучно их писать,
И как тебе не скучно их печатать?

Рифмач, стихом российским недовольный,
Затеял в нем лихой переворот:
Стал стих ломать он в дерзости крамольной,
Всем рифмам дал бесчиннейший развод,
Ямб и хорей пустил бродить по вольной,
И всех грехов какой же вышел плод?
«Дождь с воплем, ветром, громом согласился
И страшный мир гармонией оглушился!»

Наследник Лессингов по важности предмета,
Сей новый толкователь муз,
Откуда выведет он вкус?
Он выведет его из университета.

Ага! узнал и тотчас ты заметил
Мои стихи — признайся — почему?
Не правда ли, ты с жадностью их встретил,
Как пес лозу, знакомую ему?
Кусай — прошу: что, горьки или сладки?
Но чтоб вперед тебе не дать повадки,
Тупым зубам напомню я стихом,
Что он живет, что много силы в нем
Добить твои последние остатки.

Вот Новый наш поэт; он нов, но не велик,
Оригинален он, поэтов нет с ним схожих.
Он ходит, высуня язык,
И дразнит им прохожих.

Видали ль вы, как уличный мальчишка
Прохожих дразнит языком?
Вот Новый наш поэт; весь тут его умишка;
Но вместо языка он дразнится стихом.

Глаголет смело «Телеграф»:
«Что захочу — могу!» Судить не будем строго
Его ни целей мы, ни прав:
Что хочет он — невесть, а может он — немного.

Хоть бьют людей за то, что дерзко врут,
Но дуракам и пьяницам спускают!
Вот мой ответ: «Лежачего не бьют,
А битому подавно уж прощают».

Прохожий, стой! Здесь Ботлер почиет;
Зри: надпись вылита из злата.
При жизни не обрел поэт
Своим талантом мецената.
По смерти в память скорбных дней
Ему воздвигли мавзолей.
Бедняк певец, тая в груди пермесский пламень,
О хлебе умолял — ему же дали камень!