Array Антология - Русская эпиграмма второй половины XVII - начала XX в.

Не создавало естество
Рож неопрятнее и хуже:
В ней отразилось божество —
Как солнца луч в болотной луже.

Недаром запрещен журнал:
Ты много высказал в двух то́мах
И, промахнувшись, доказал,
Что малый ты не промах.

«Кутейкин всех обрек с Парнаса на изгнанье;
Один лишь он иметь там хочет пребыванье».
— «Ты шутишь? Можно ли мне согласиться в том?»
— «Клянуся, истина: он даже Муз поносит».
— «Да как священный Феб всё это переносит?»
— «Где смех, там гнева нет: он у него — шутом».

«Я знаю свет, —
Так говорил Тарас, любезный мой сосед. —
А в свете жить — великое уменье!
Я людям, нужным мне, поклоны отдавал,
Дам модных красоту я громко выхвалял,
Всегда мне нравилось их мненье;
Что им не нравилось, я то всегда бранил,
В глаза был другом всех, и всяк меня любил.
Мне подражай, когда счастливым быть
желаешь…»
— «А правда? Долг?..» — «Ты света, брат,
не знаешь».

Есть русская пословица одна:
Что всякий и в грязи на золото укажет;
Но, видя Кличкина, невольно всякий скажет:
Что грязь и в золоте видна.

Подлец по сердцу и из видов,
Душеприказчик старых баб,
Иван Иванович Давыдов,
Ивана Лазарева раб.
В нем грудь полна стяжанья мукой,
Полна расчетов голова,
И тащится он за наукой,
Как за Минервою сова.
Сквернит своим прикосновеньем
Науку божию педант,
Так школьник тешится обедней,
Так негодяй официант
Ломает барина в передней.

Ты нам твердишь: «Я ваш оракул!»
Твое с ним сходство видим мы:
Так, наши слабые умы
Твоих оракульских каракуль
Не проницают смрадной тьмы.
К тому ж вдобавок: глас твой дивный
Ломается, как пред толпой
Ломалась Пифия порой,
Послышав бога глас призывный,
Звучащий из норы пустой!

Как не к толстой-то …
Подбираются клопики —
Придираются к нам
Черногузые попики.
И у них есть фискал
Негодующий,
И к тому ж грамотей,
На российских певцов
Им перстом указующий:
Муравьев — фарисей
Монахующий.

Бахтурин, переплыв чрез Ахерон
И выпрыгнув из лодки,
Тотчас же спросит: «Эй, Харон!
Где здесь трактир, чтоб выпить водки?»

Не говори, что ты в долгу передо мной:
И так долги мне неприятны!
Притом же умная насмешка над тобой
Есть для тебя долг неоплатный!

Он вечно цеховой у Цинского приятель,
Он первой гильдии подлец,
Второй он гильдии купец
И третьей гильдии писатель.

Иной, всю жизнь отдав заботам,
Вотще трудился до конца;
И лишь под старость кровью, потом
Получит имя подлеца.
Но ты не хлопотал упорно,
Известности недолго ждал:
Ты без труда легко, проворно
Во цвете дней ее снискал.
Не по летам к добру ты склонен,
На угожденье не спесив,
Не по летам низкопоклонен,
Не по летам благочестив.

Что ты несешь на мертвых небылицу,
Так нагло лезешь к ним в друзья?
Приязнь посмертная твоя
Не запятнает их гробницу!
Всё те ж и Пушкин и Крылов,
Хоть ест их червь по воле бога;
Не лобызай же мертвецов —
И без того у них вас много!

Есть люди странные, которые с друзьями
Обходятся, как с сертуками:
Покуда нов сертук, в чести — а там
Забыт и подарен слугам!..

Тот самый человек пустой,
Кто весь наполнен сам собой.

Поэтом (хоть и это бремя)
Из журналиста быть тебе не суждено:
Ругать, и льстить, и лгать в одно и то же время,
Признаться, — очень мудрено!

Стыдить лжеца, шутить над дураком
И спорить с женщиной — всё то же,
Что черпать воду решетом:
От сих троих избавь нас, боже!..

Дамон, наш врач, о друге прослезился,
Когда тот кончил жизнь; поныне он грустит
(Но не о том, что жизни друг лишился):
Пять раз забыл он взять билеты за визит!..

Делись со мною тем, что знаешь,
И благодарен буду я.
Но ты мне душу предлагаешь, —
На кой мне черт душа твоя!..

Кто яму для других копать трудился,
Тот сам в нее упал — гласит писанье так.
Ты это оправдал, бостонный мой чудак,
Топил людей — и утопился.

Амур спросил меня однажды,
Хочу ль испить его вина, —
Я не имел в то время жажды,
Но выпил кубок весь до дна.
Теперь желал бы я напрасно
Смочить горящие уста,
Затем что чаша влаги страстной,
Как голова твоя, — пуста.

На вздор и шалости ты хват
И мастер на безделки,
И, шутовской надев наряд,
Ты был в своей тарелке.
За службу долгую и труд
Авось наместо класса
Тебе, мой друг, по смерть дадут
Чин и мундир паяса.

Вы не знавали князь Петра;
Танцует, пишет он порою,
От ног его и от пера
Московским дурам нет покою;
Ему устать бы уж пора,
Ногами — но не головою.

В Большом театре я сидел,
Давали «Скопина» — я слушал и смотрел.
Когда же занавес при плесках опустился,
Тогда сказал знакомый мне один:
«Что, братец! жаль! — вот умер и Скопин!..
Ну, право, лучше б не родился».