Виталий Ручинский - Возвращение Воланда или Новая дьяволиада

К любым окрикам из-за океана, в особенности если они исходят от соотечественников, у нас относятся как к директиве, не меньше. В газеты и журналы, и в левые, и в правые, и во всякие прочие, помчались курьеры с заявлениями от видных политиков, а также от деятелей культуры: ни в какого-такого Воланда не верим, не приезжал он в Москву, и всё тут. Среди них упомяну лишь театрального режиссера Карнаухова, в недавнем прошлом, напомню, непревзойденного постановщика спектаклей на революционную тему.

По прошествии той славной поры какие только коленца Карнаухов ни откидывал. Выступая однажды по телевизору, он, чтобы отмыться от большевистской скверны (подлинное его выражение), на глазах у обалдевших телезрителей собственноручно сжег свой партбилет, что едва не привело к пожару в телестудии, но, слава Богу, обошлось. Затем Карнаухов взял, да и принял иудаизм. На обряд обрезания пригласил представителей театральной общественности. Когда стрелка политического компаса качнулась в сторону православия, он за несколько дней до повторного крещения Руси заявил, что жутко разочаровался в иудаизме, и вместе с женой, чадами и домочадцами принял обряд крещения. Теперь Карнаухов поспешил высказать свое суждение относительно Воланда. Он призвал не тратить силы и энергию в бесполезных спорах о том, был ли или нет Дьявол в Москве, а разобраться с той нечистой силою, которая до сих пор кишмя кишит в столице. Он имел в виду бесов-коммунистов. Карнаухов со всею серьезностью утверждал, что по сию пору при посещении Сандуновских бань, где, к счастью, все посетители голые, он у многих наблюдает хвосты. Необходимо в предельно сжатые сроки поголовно освидетельствовать народонаселение на предмет выявления хвостатых. Выявленных следует поместить в надежно охраняемые резервации, дабы они не могли больше смущать людей бесовскими штуками. Сказанное никак не воспринималось как аллегория, и тут стало ясно, что нарколог Птицын, регулярно пользовавший Карнаухова, видно, махнул рукой на своего давнего пациента, а быть может, тот ему что-то не доплатил. Так или иначе, но допился знаменитый режиссер до делириума, то есть до белой горячки, что, безусловно, наносит серьезный ущерб отечественному театральному искусству.

Тем не менее Карнаухову не замедлил дать отпор писатель-патриот Пролазов. Он заявил, что толки о Боланде исходят от демократов. А сочинили они фантастическую версию о посещении Москвы Дьяволом в попытке отвлечь внимание общественности от собственных провалов во внутренней и внешней политике. Что касается «хвостатых бесов-коммунистов», то он, сохранивший, в отличие от Карнаухова, свой партбилет, в самое ближайшее время пройдется нагишом по Тверской, дабы желающие могли убедиться в отсутствии у него хвоста. Он призывает всех истинных коммунистов последовать его примеру и выйти на демонстрацию. Впрочем, прогулка Пролазова нагишом по Тверской и, тем более, демонстрация не состоялись. Московский полицмейстер, или по-нынешнему шериф, предупредил, что разгуливать в голом виде никому он не позволит – не то что по Тверской, но даже и по глухому переулку. Тогда находчивый Пролазов разослал в редакции газет свои фотографии исключительно в обнаженном виде, с тыла, но они не были напечатаны. Помещение в газетах таких фото могло быть расценено властями как откровенная порнография, что грозило крупным штрафом.

Наконец проснулись булгаковеды. До сих пор они зарабатывали на жизнь гаданиями, кого изобразил Михаил Афанасьевич в образе Воланда: Сталина, Максима Горького или кого еще. В разразившихся спорах и дискуссиях они уловили угрозу собственному благополучию. А ну как все решат, что Воланд он и есть Воланд?.. Собравшись на международный симпозиум в одном итальянском городе, булгаковеды быстренько договорились о том, что никакого Воланда в Москве не было, а вот исследования, кого Булгаков вывел в его образе, необходимо расширить и углубить.

Но многие, в особенности, молодежь, упрямо продолжали верить в то, что Воланд со своею свитой не так давно побывал в Москве. Образовалось «Общество друзей Воланда» и провело митинг на Патриарших прудах. Состоялась, хотя и со скрипом, но всё же санкционированная властями, демонстрация. Ее участники несли плакаты и транспаранты с лозунгами – «Да здравствует Воланд!», «Слава Коровьеву!», «Кот Бегемот – большой молодец!». Противостояние двух полярных позиций неумолимо обострилось. И надо же такому случиться, что в эту самую пору я познакомился… с Якушкиным.

Мой школьный приятель, по профессии врач-психиатр, заведует отделением в одной из московских психиатрических клиник. Как-то мы с ним сошлись и заспорили всё на ту же тему – посещал ли Воланд повторно Москву или нет? Как всякий уважающий себя врач-психиатр, мой приятель считал это несусветными домыслами и бредом. Попутно сообщил, что у него в отделении есть больной, который тоже утверждает, будто неоднократно встречался с Боландом, так что не худо бы освидетельствовать и всех прочих, кто утверждает нечто подобное.

Не знаю, что меня дернуло, но я попросил предъявить мне этого больного. После недолгих уговоров приятель согласился.

И вот в один из июньских дней я отправился на южную окраину Москвы, в психиатрическую клинику.

Я опускаю малозначащие подробности. Приятель предупредил, что больной по фамилии Якушкин хотя и неизлечим даже в отдаленной перспективе, но в общении совершенно безопасен. Приступы, когда он впадает в буйство, случаются не чаще одного раза в месяц и приходятся обычно на полнолуние…

В кабинет вошел высокого роста человек с седым ежиком волос, одетый в больничную пижаму. Был он невероятно худ, лицо изможденное. Нам разрешили спуститься во двор. Впоследствии я чуть ли не каждый день в течение месяца наезжал в клинику. Все наши беседы происходили один на один на скамейке под липой. Возвратившись домой, я каждый раз записывал всё, что рассказал Якушкин. Тогда я еще не отдавал себе отчета, зачем это делаю.

Среди прочего Якушкин поведал мне, чего он натерпелся в Лефортовской тюрьме после ареста. Его допрашивали чуть ли не круглосуточно, требовали, чтобы он признался в связях с иностранной спецслужбой, которая снабдила его кусающимся кроликом. В конце концов его направили на судебно-психиатрическую экспертизу. Он был признан невменяемым, и по этой причине суд над ним (всё за ту же хулиганскую выходку в Доме литераторов) не состоялся. Его заперли в психушку, а после того, как режим пал, перевели в клинику, к моему приятелю.

Мне показалось, что Якушкин как-то сразу проникся ко мне симпатией. Я не стал скрывать, что не чужд сочинительства, пописываю короткие юмористические рассказики, даже изредка печатаюсь. Поначалу я воспринимал Якушкина как душевнобольного человека, которого долгое время мучают галлюцинации. Но чем дальше углублялся он в свое повествование (а рассказчик он был превосходный), тем сильнее росла во мне убежденность, что так оно и было на самом деле.