Ермаков = Солдатские сказы = Витковская = 25.07

Дарил любимым цветы и сухари.

Пел возле люлек военные песни.

Пушного зверя: соболя, выдру, котика - «налетай ярмарка!» продавал, а голомехого «кирзу» - ни за какие жемчуга! Сам носил.

И вот вам его натура - видимость и образец - кирзовые мои сапоги. От них и прожитому мною нелегкому, суровому и гордому веку названье даю - кирзовый. Был такой героический на заре да в предзорьях... Не рота - держава в них обувалась! И в пляс, и в загс, и за плугом, и к горнам, и за полковым флагом.

Кругом победили! Ефим хоть и поостерегся, а стоять нашим сапогам в музеях, повыше, может, всяких мономаховых шапок стоять.

Стояла тогда победная его часть в немецком одном городишке. И чем-то этот занюханный, как прабабкина табакерка, городок знаменитым слыл. Не то обезьяну в нем немцы выдумали, не то какой-то ревнитель веры здесь в средние века зачат был... В доблесть городу даже то выдвигалось, что однажды на параде державный кайзеров конь воробушков местных облагодетельствовал. Против ратуши безошибочно почти историческая пядень асфальта указывалась. Народ немцы памятливый и всякую подобную подробность берегут и расписывают.

Под этим туманцем частенько испрашивали сюда пропуска заречные наши союзники. Особо по воскресеньям. Одни действительно поглазеть, другие поохотиться с фотоаппаратом, а основной контингент - с сигаретками. С открытками тоже. Ева Евы прельстительней, дева девы зазывистей... Только натощак их в первую неделю после войны мало кто покупал. На галеты мощней азарт был.

В городишке все больше танкисты стояли. Горячего копчения народец. Одному белые пежины на лбу «фаустом» выжгло, другому пламенным бензином на скулы плеснуло... За войну-то редко которому из огня да в полымя сигать не пришлось. Испытали, каково грешникам на сковороде. Почему и песенку своему роду войск сочи­нили: «Танкову атаку для кино снимали» - называлась. Снимали, снимали - и все неудачно. Танкист, оказывается, повинен.

Вот так - со смешком да с гордостью... Безобманно душу свою нацеливали.

Костя с Кондратьем Карабазой из одного района призваны были, в одном экипаже числились. В злопамятное то воскресенье случились они в комендантском наряде. Патрулями ходили по городу. К полудню так пересекали они нелюдную одну улочку и привиделся им тут в канавке чемодан. Крокодиловой кожей обтянут, замки горят.

«Крокодила» крестьяне наши, конечно, не опознали - кожа и кожа, но, независимо оттого, у Кондратья трофейная жилка занервничала.

- Давай вскроем,- Костю подогревает.- Вот финкой замочки свернем и...

- И скажем - так было?..- давнул его взглядом Костя.- Не пройдет, землячок!

- Да не за ради шмуток, барахла всякого... Из интересу. Увесистый больно... Посмотреть...

- У коменданта посмотришь. Если допущен будешь...

Кондратий бдительно изогнул горелую свою бровь, и, не зная сего молодца, побожились бы вы, что взаправду испуганным голосом, сам отпрянуть мгновением готов, своим видом и шипом таинственным... разоставил он Косте такую ловушку:

- Тшш.. А ежель?.. А вдруг как он заминированный?! Смерть своими руками понесем коменданту? Да лучше допрежде я сам восемь раз подорвусь!! Дай финку - и отойди!

Раздвоил-таки здравый смысл старшине. Подстрекнул. Ну, сковырнули легонечко финкой замки, откинули крышку и действительно спятились в первый момент. Череп на них оскалился человеческий. Рядом с ним от ноги вертлюговая кость.

- Ничо - калым...- испуганно переглянулся с командиром Кондратий.

Когда осмелели, обнаружили под этими останками карты. Шестьдесят шесть колод карт насчитали. У каждой колоды особый отдельный футлярчик имеется. На футлярчиках, как потом комендант пояснил, англо-американской прописью обозначено: где, когда и у кого та или иная колода закуплена и какая именно нация с ней свой досуг коротала.

Вот и вся трофея.

Череп обследовали - непростреленный. Кость тоже неповрежденная. Давние, пожелтелые...

- Посвежей черепа не нашлось,- сбрезгливил ноздри Кондратий.

Пробормотал и отвлекся. Бубновых дам принялся в колодах наискивать.

Тут у них опять разногласия возникли. Костя торопит: немедленно это добро к коменданту снести... Не иначе, предполагает, заречный союзник какой обронил. За­прос оттуда может случиться. Притом череп неведомо чей. Может, уголовный какой?

Втолковывает так-то Кондрашечке, а тому - в одно ухо влетело, в другое просквозило. Устным счетом занялся. Дам умножает:

- Шестьдесят шесть колод... По четыре дамы в колоде... Шестью четыре?.. Еще раз шестью?.. Итого... Двести шестьдесят четыре! Каких только шанцонеток не нарисовано. С живых же, наверно, натуру писали? - рассуждает.

- А ну прекрати! - оборвал его Костя.- Засоловеил опять! Шан-цо-пе-точ-ки... Давно ли тебе всем взводом медикамент разыскивали?

- Теперь уж и на бумажную не взгляни! - вздыбил губы Кондрашечка.

- И не взгляни!! Кабы ты не такой яровитый был! Сын полка...

Сыном полка Кондратку за искренний маленький рост прозвали. Против Кости-то он - пятая «матрешка» из набора. Белобрысенький, востропятый, нос, что у поиско­вой собачки... Все бы он шевелился, принюхивал, обонял, раздразнивался. После, смотришь, бойцового гуся в танке у себя Константин обнаруживает.

- Откуда гусь?

- Бродячий циркач подарил. За пачку махорки...

- Поди-ка, отеребить уж надумал? К «особняку» захотел?

- Зачем теребить? - зачнет выскальзывать.- Пусть живет. Почутко спит. Тревогу нам подавать будет. Зря, что ли, евоные прадеды Рим спасли?!

Строят в танковом парке клетушку для гуся.

На трофейной цистерне со спиртом как-то изловленным был среди ночи.

Тут уж не Костя его опрашивает:

- Зачем? Почему на цистерну взобрался?

- Дедушка у меня лунатик был.

- Ну и что?

- Ни одной ярмарки не проходило, чтобы он на чужой лошади не проснулся... Его и били, и к конским хвостам привязать грозились - не совлияло. Деда на лошадей тянуло, а меня, наследственно, должно быть, на цистерну заволокло.

- А почему котелок с собой оказался?

- Пригрезилось, будто уздечка позвякивает.

- А гаечный ключ зачем?

- Подковы отнять. Дедушка, бывало, даже портянками копыта кобылам обматывал, чтобы по следу не пошли...

- Ловки вы ребята с дедушкой!

Все веселее и веселее идет допрос.

Другому бы за такие проделки с гауптвахты не вылезать, а то и со штрафной ротой знакомство свести - он же словесностью отойдет. Такой вьюн, такая проныра...

- Ну, кончай,- изъял Костя дам у Кондрашечки.- Отогрел глазки - пошли теперь к коменданту.

Шагают... Медведь с горностайкой... У сына полка разговор - щебеток, слово бисером нижется, а у Кости с перемогой, неспешно, вроде бы по-пластунски ползет. Оттого и немногоречив - лишний раз улыбнется лучше. Силушка изо всех швов выпирает. Правую руку на локоть поставит - иным двоим не сломить.