Берт Стайлз - Серенада большой птице

Мы ни о чем особенном не говорим, так, о моих знакомых в Фи­ладельфии и о ее в Денвере.

Она, оказывается, помолвлена с командиром «спитфайра». Кольцо с огромным бриллиантом на ее руке говорит о хорошем вкусе жениха.

Лучше всего, когда мы молчим. Будто снова окунаешься в студен­ческую жизнь, сидишь на какой-то вечеринке и спокойно себе попи­ваешь. Эта девушка из моего прошлого — будто сон о тех днях, ког­да мы безумствовали под луной и смеялись до упаду.

Вот я закрываю глаза, и она — девушка по имени Элеонора, я ве­ду ее на бал старшекурсников. Тогда я впервые надел фрачную пару.

— Чувствовал себя в ней ужасно,— вырывается у меня.

— Что? — спрашивает она.

— Но было чудесно.

Я рассказываю ей, но она ничего не понимает. После этого мы с ней почти ни о чем не говорим.

Смотрю на ее руки. Движения спокойны и тверды. Еще не намучи­лась, но скоро хлебнет. Теперь в ее жизни будут сплошь плазма да судна. Она здесь, чтобы помочь израненным парням дотянуть до опе­рационного стола там, в тылу. Жестоко это, что она здесь.

Однако я могу сидеть не глядя на нее, и безвкусный эль стано­вится излюбленным «Зомби», а прокуренный погребок — рестораном на крыше «Рейнбоу Руф». И если бы раздалась музыка, я наверняка бы услышал Гудмена, а солдат, напевающий в уголке, оказался бы не кем иным, как Синатрой.

Идем домой. Ночь холодная. Слова «спасибо, прекрасный вечер, до встречи» — неискренни. Я знаю, ничего больше не будет.

Дорога домой в кромешной мгле, мир где-то там, далеко. У меня всегда так получается с девушками вроде нее, когда не чувствую чего-то очень важного.

Она ведь действительно хороша. Сложена что надо. Она — амери­канка, и потому для меня — прошлое и еще, может быть, слабая на­дежда на будущее, Прекрасно представляю ее себе в сногсшибатель­ном свитере и юбке и спортивных туфлях. Вижу ее с соломинкой во рту от кока-колы. Она видится мне разгоряченной после долгой про­гулки в битком набитом автомобиле. В этой девушке воплощено то, что всегда хранится в глубине души или вдруг ярко всплывает перед глазами: тонкие смуглые плечи, летящее белое платье, цветок в воло­сах и танец, длящийся всю ночь.

День «Д». Наступление

Мы ждем его так долго, что уже превращаем в шутку. Стоит толь­ко поднять нас ночью, как тут же кто-нибудь крикнет: «Вот и день «Д». Но его все нет.

И вот шестое июня.

Дежурный по эскадрилье вынимает нас из постели, когда идет двадцать пятая минута этого дня.

— Завтрак в час, инструктаж в два,— сообщает он устало.

— Господи боже мой! — бормочу я.

— Что за черт! — восклицает Сэм.

Надоела нам такая война. Дали поспать каких-то полчаса.

Идем в столовую. Сквозь низкие облака свет луны пробивается слабо и неровно. Слышится звук разогреваемых моторов, наземные службы готовят наши «крепости» к вылету.

— Вроде партия в бридж затянулась,— насмешничает Сэм.

— Твари ползучие, — добавляет кто-то. — Спать ведь лягут, как только мы взлетим.

— А может, день «Д»,— говорю я.

Никто не смеется. Уже не смешно. Слишком часто одно и то же. Пью побольше томатного сока в надежде, что поможет взбодриться.

Доктор Догерти тоже здесь, сплошное обаяние.

— Я тоже лечу,— заявляет он. — Может, и с вами.

— Лучше увидимся прямо в Москве,— предлагаю я.

Ведь это скорей всего просто обыкновенный челночный рейс, туда и обратно. Слишком уж ранний час.

Когда мы входим, карта для инструктажа уже наготове.

Снова Франция, чуть южнее Шербура.

— Будь здоров работка,— говорит Сэм. — Не соскучишься.

Тут и Мэкки из отдела информации в белом шарфе и летном ком­бинезоне.

— Думаешь, что день «Д»? — спрашиваю я.

Он кивает.

Усталости как не бывало. Впервые волнение других передается и мне. Я сгребаю в охапку доктора, Белла и Сэма.

— Думаете, это день «Д»? — снова спрашиваю я.

Но они уже знают.

Мы входим в большую игру. Предстоят грандиозные события.

Наш командир, полковник Терри, встает.

— ...это вторжение... — первые слова, которые до меня доходят. Очень шумно. — Вы поступаете в поддержку наземных войск.

От поднявшегося волнения загустел воздух. Все тянутся вперед.

— Невтерпеж уже,— говорит кто-то.

Вот это верно, нам всем уже невтерпеж. Наступает черед инструк­тажа.

— ... танки высаживаются на побережье в 07.25.

— ... в этом районе будет задействовано до 11000 самолетов.

— ... должны держаться строго установленного курса.

— ... не выполнив задания, не возвращаться.

— ... никаких снижений, никаких отклонений ни вправо ни влево.

Мы будем идти поэскадрильно, по шесть самолетов. У нашей эскад­рильи задание разбомбить радиотелефонную станцию за пять минут до того, как пехота высадится на берег.

Интересно, знают ли об этом нацисты? Все шесть последних на­летов были на Францию. Сейчас полнолуние, высокий прилив. Пола­гаю, они знают.

Луна вырывается из облаков перед самым вылетом; огромная и желтая, она мягко зависает над пологими холмами.

Выстраиваемся в рассветных лучах на семнадцати тысячах. «Кре­пости» образуют замкнутую цепь. Через каждые две сотни футов слой бомбардировщиков. Солнце, кроваво-оранжевое, встало на востоке, а позади в глубоком фиолетовом небе бледнеет желтая луна.

Некоторые «крепости» летят позвенно и группами, но большинст­во — по шесть в эскадрилье, все стремительно идут на юг, лишь не­сколько отставших затерялись где-то позади.

Рваные облака собираются южнее Лондона и образуют сплошной покров, всклокоченный кое-где пушистыми клубами.

Построение в шестерки — пустячное дело после грандиозных по­летов по шестьдесят машин в одном строю.

Все небо заполнено «крепостями».

Вдруг нас подбрасывает воздушная струя, да так сильно, что меня чуть не вышибает из сиденья. Кроун подает голос, просясь вниз. Все боеприпасы повылетали из ящиков.

— Жестоко нас,— говорю я.

— Да, крепко,— соглашается Сэм.

Небо над нами бесконечно чистое, лишь несколько пенящихся об­лаков чуть выше, а внизу проклятая облачность. Оттуда доносится низ­кий рев истребителей, бьющих по береговым сооружениям. Штурмо­вики идут чуть выше, а где-то поодаль от берега наши ребята ждут высадки.

Иногда видны дымовые бомбы от тех, кто вылетел раньше нас.

— Проклятые облака,— бормочет Сэм.

Когда мы почти достигли берега, облачность рассеивается и я ви­жу изломанную линию катеров... около пятнадцати. И они все прибы­вают. Сверкающие трассы рассекают серую пелену моря... и вот мы уже над ними, бомбовые люки приоткрываются.

Самолет наведения выравнивается, и бомбы срываются в пустоту.

Ни одного клубка от зениток, одни только «крепости», бесконечные потоки «крепостей», черт знает куда и откуда.