Берт Стайлз - Серенада большой птице

Отдам потом честь, покраснею наверняка до чертиков и — кру-гом, и вон оттуда, пока ноги еще держат.

Мечта-то большая... выйдут из народа руководители, умеющие ду­мать, умеющие действовать, ибо выросли в народе, лучшие из нашей среды, самые понятливые, самые внимательные, самые уважаемые, са­мые подходящие. Далеко до этого... миллион лет до этого, может быть... и, может, мы не движемся вперед... может, соскальзываем вспять.

Мечту именно сейчас мутузят вовсю. Всяк кроет конгресс, и, види­мо, конгресс заслужил, чтоб крыли его вдоль и поперек. Но ведь та­кие конгрессмены достойны самих людей, которые их туда заслали.

Надо держать ухо востро, чтоб оставаться гражданином при демо­кратическом развитии. А кто не развивается сам, тот не в состоянии долго держаться демократии. Многие сбились в последнее время. Лет десять назад истинных граждан было больше. А теперь полно разве­лось таких людей, кто не полагается на народ, в них вообще нет ни веры, ни доверия.

Выход один. Если ты собираешься все-таки участвовать в выборах, то разберись, за что голосуешь, за кого и против кого. Если это азбуч­ная штука, значит, очень многие слабы в азбуке. Коли же это — проще некуда, то и закон всемирного тяготения прост и он всегда себя про­являет.

...П-51 проходят невысоко надо мною, а я лежу на солнышке. Завт­ра на Берлин... Может, большой бенц... может, буду дома в ноябре.

Десятеро парней

Вернулись из очередного налета на Шербур. Я совершенно измо­тан. Зенитки там стреляют всегда по-бешеному. Наша группа рассыпа­лась. Почти всю бомбежку пришлось провести на тридцати тысячах.

И все же дома мы довольно рано. Лежу на койке, уставясь в пото­лок. Сэм уже почивает, что-то бормочет во сне. Я его знаю очень дав­но. Вместе были в колледже. Но сейчас вижу, что в действительности я его совсем не знаю.

С детства мечтаешь сколотить свою компанию, и не просто ватагу ребят, а свою команду, чтоб всюду и во всем вместе.

Но такая все никак не получалась.

Выдающийся экипаж столь же большая редкость, как и выдающая­ся бейсбольная команда. Встречается раз в сто лет. И мне кажется, если не складывается такая, ничто тут не поможет. Намеренно ее не сделать.

Все вместе мы — обыкновенные, лучше, чем некоторые, и ленивее, чем многие.

Но вот взять Сэма. Весьма занятный тип. Большой и забавный, но не просто большой и не просто забавный. Складом ума довольно своеобразен. Может разить, как ножом. Ничего никому не спустит. А уж ответит, как отрежет, быстрее и остроумнее всех.

Но бывает, находит на него какая-то мрачность. О войне я с ним еще ни разу не говорил так, как с Мэком. Больше разговоров у нас о доме, о том, куда мы сразу по возвращении двинем и за какими де­вушками приударим. Я могу сколько угодно слушать Сэма о его по­хождениях. Иногда по ночам лежим с ним часами без сна, а он все рассказывает о своих ночных затеях в Омахе, или Лос-Анджелесе, или Денвере, о том, какие парни были у него в друзьях и что они тогда вытворяли. Я просто лежу и время от времени одобрительно хмыкаю, а он все говорит. Некоторые истории я выслушиваю по десять раз, и они мне нисколько не надоедают.

Но до само́й войны Сэму дела нет. Он живет только тем, как бы побыстрее отсюда выбраться. Его мало волнует и чувство долга. У не­го одно желание: поскорее покончить со службой и — домой. Когда Сэм в настроении, то летает как бог. Самолет знает вдоль и поперек.

Теперь обо мне. Меня должны были направить в истребители. До сих пор гложет, что не вышло. С Сэмом никак не сработаться. Не по­лучается, чтобы без слов становилось ясно, что ему надо. Если сде­лаю что-то прежде чем он скажет, обязательно окажется не то. В воз­духе нам тяжело друг с другом. Поразительно, на земле у нас с ним все в порядке, стоит только почувствовать ее под ногами. Но в само­лете он просто комок нервов, и уже не раз я был готов поменяться с кем угодно в другой экипаж.

Но все не получается. Наверное, и не старался. Оказавшись на земле, мы так этому рады, что неохота возвращаться к тому, что было в воздухе. Я читаю книгу или стучу на машинке, а он или спит, или пишет своей Барбаре, или где-нибудь шляется.

Теперь Грант. Он, наверное, мог бы стать самым лучшим штурма­ном эскадрильи. Он хитрый и яростный. Когда в ударе, работает дей­ствительно здорово. Но он и пальцем не пошевелит, чтобы стать штур­маном у ведущего. Ему охота проста жить и, пройдя через все это, вернуться в привычную колею.

Мало найдется таких красивых парней, как он: стройный, светло­волосый, невозмутимый, даже когда вокруг снуют люфтваффе. А что за ас с женщинами! Непостижимо. Но мы редко проводим вместе вре­мя. Стоит только выйти, как тут же нас разводит в разные стороны. Но как-нибудь мы все-таки проведем вместе теплый вечерок в городе, поглядим, что из этого получится.

Теперь Дон. Мне кажется, он вроде меня, живет мечтой о выдаю­щемся экипаже. Он уже летал раньше, и командир для него — это бог. Вот и возникают у него с Сэмом трения. Мыслят они по-разному.

Дело свое он знает отлично. И как наводить прицел, и как цель фиксировать. Но у него недостаточно уверенности в себе, чтобы стать бомбардиром у ведущего. Хотя и предлагали. Ему лишь бы заиметь ленточку со звездой, чтобы показать: был на войне.

Но нет, наверное, ни у кого из парней такой запутанной личной жизни, как у Дона. Одна его девочка в Луизиане пишет безумные письма, еще пара дома, в Освего, и еще одна в Техасе. В Лондоне он встретил одну малышку из женской вспомогательной службы. Coбирается на всех жениться. Вначале ближе всех к этому была лондон­ская малютка, но ее услали во Францию.

Эта наша четверка занимает переднюю часть самолета. И на сче­ту у нее уже двадцать совместных вылетов. И что, пожалуй, сейчас самое главное — все мы вернулись целыми. Ни люфтваффе, ни зениткам не удалось нас пока подбить. Может, мы и не выдающийся экипаж, но зато везучий. Вот если бы Мэку достался выдающийся, что бы у него тогда вышло? Пробую представить себе это.

Неожиданно Сэм приподнимается на кровати и как завопит: «Когда это все кончится!» — и тут же падает назад и продолжает, но уже тихо, бормотать во сне.

Вот сержанты у нас другой народ. Хотя по-настоящему я никого из них не знаю. У Льюиса верхняя турель, и его почти не слышно, не видно. Он хороший парень, спокойный, уживчивый. Они с Сэмом обыч­но прекрасно ладят. Но, думаю, с Льюисом это совсем не трудно при любом экипаже. Во время взлета и посадки он всегда позади меня; если я забываю что-то сделать, он тут как тут, и никогда ни слова. Просто всегда оказывается вовремя. Что он там делает своей турелью, не знаю. Но однажды он сбил «фокке-вульфа» одной очередью. Попал, наверное, в самую точку. Он знает свое дело лучше, чем Бенсон или Бэрд. Те даже огонь открыть не успели.