Берт Стайлз - Серенада большой птице

Был курс по экономике, но никто туда не записался. Она никому не была нужна.

Велись бесконечные разговоры об интеграции личности, о полноте реализации своих способностей, о выявлении скрытых возможностей характера — и ни слова о крови, плоти и поте; каковы они в жизни, мы не имели представления, разве что на футбольных тренировках.

А в это время шла война в Испании, и шла она в Китае.

Находились люди, которые уже тогда говорили, что любая вой­на — война для всех, что рано или поздно всю люди будут в нее втя­нуты, потому что в наше время война не может быть иной, и она гро­зит всем, если не найдем способ устранить ее причины.

Ну вот и не устранили.

— Когда это все кончится, я пойду в университет, — говорит Пит. — Если, конечно, правительство станет за него платить. Ведь все долж­ны получить высшее образование.

— Ясное дело, — соглашаюсь я.

Точно так думают и мои родители. Мне кажется, этот пункт в мо­ей биографии они запланировали до того, как я родился. И они сэко­номили достаточно средств, чтобы, когда настанет время, я смог осу­ществить их планы.

И я пошел в Колорадский университет.

На первом курсе я выбрал себе историю экономики, биологию, ис­торию средневековья и современности, английский.

У меня было достаточно денег и на обучение, и на книги, и на при­вилегированное студенческое братство. В пансионе я получил от брат­ства работу — мытье посуды, кроме того, я подрабатывал еще на лыжных подъемниках.

Английским я занимался у профессора Пауэлла, отличный мужик, y которого были и борода и мозги. Он мог беседовать на любую те­му — о музыке и Шекспире, о бейсболе и Шопенгауэре, о Мильтоне, выпивке или Ринге Ларднере, о женщинах. Он знал Томаса Вулфа и уже четырнадцать лет работал над книгой о Байроне.

Пауэлл открыл мне то, о чем я даже не подозревал, и у меня впер­вые появилось желание учиться, и хорошо, что не слишком поздно, по­ка мир меня еще интересовал и жизнь еще не засосала, лишив всяко­го стремления ее понять.

Но потом Пауэлл послал вдруг университет к черту и уехал.

Поговаривали, что в университете отказались повысить ему зарп­лату, а может быть, он решил закончить наконец книгу о Байроне или просто ушел поразмыслить о мире. После его ухода все изменилось.

Я пробыл в университете еще три года, отчаянно пытаясь отыскать другого такого Пауэлла, за это время научился пить, влюблялся ра­за два в год, скитался по разным местам летом в поисках веселой жизни и старался понять, где же все-таки путь к настоящей жизни.

Как-то весной сорок первого студенческая газета вышла с передо­вицей, смахивающей на плакат; с нее в упор глядело лицо сквозь сло­ва: «Путешествие. Приключение. Познание... вступайте в армию, или кишка тонка?..» — в общем, что-то в этом роде.

Университет был далек от того мира, в котором немецкие штурмо­вики спокойно въезжали в Париж, и от того, в котором после чашки чаю английские парнишки садились в «спитфайры» и летели на бое­вое задание, и уж совсем далек от того, где насиловали китайцев, мо­рили их голодом и убивали.

Насчет войны мнения на факультете разделились. Одни честно смотрели в лицо этому событию, другие отворачивались. Одни ут­верждали, что и мы скоро будем в этой войне, хотя следовало бы во­евать уже и сейчас, а другие говорили, что нет.

Все слышали о Нанкине и о том, что происходило в Польше. Все когда-то читали об ужасах прошлой войны. Были такие, кто допускал, что бедствия новой войны вполне возможны, но при этом пожимали плечами и заказывали еще двойной бурбон.

— А я не уверен, что вернусь в университет, — говорю я Питу.

Может быть, более надежный способ получить образование — это хорошая библиотека и возможность беседовать с мудрыми и знающи­ми людьми.

Об экономике мне надо узнать побольше. Я должен многое про­честь по истории и социологии, ну и философии. Все это я могу до­стать в библиотеке, и если бы еще я мог побеседовать обо всем этом с какими-то двумя-тремя хорошими специалистами...

Если бы я мог поговорить с такими людьми, как, например, Бирд или Стюарт Чейз... но это то же самое, что сказать: хочу на Луну... или встретиться с Шекспиром, Толстым или Иисусом Христом.

Переворачиваюсь на спину и гляжу в небо.

Появился «москито», набирая скорость, он шел на третий рейх, может быть, в который раз на Берлин с бомбами в четыре тысячи фунтов, чтобы лишить жителей сна... или жизни.

— Я должен научиться что-то делать, — говорит Пит, — а то толь­ко и умею, что смотреть в прицел и выпускать бомбы.

Армия возлагала большие надежды на образование, но конгресс в этом отношении ставил ей все время палки в колеса.

Я помню свою учебу в армии. Пилотированию нас обучали прек­расно. Знаю, как поднимать машину в воздух и как бомбить Берлин. Но бывало, сидели по нескольку недель на земле и но восемь часов в день проходили общую летную подготовку, выслушивая всякие све­дения о наземных службах. Подобное образование, полученное мною в военно-авиационном училище, было самым жалким и несуразным, какое я только знавал.

ВВС задались великолепной целью наделить летчика знаниями об общих законах полета, о научных достижениях, открывших человеку возможность летать. Но все эти сведения приходилось втискивать в го­ловы курсантов в невероятно короткий срок, а ведь еще нужно было научить маршировать, укладывать вещмешок, водить самолет. Так что из этой затеи ничего не получалось.

Информации давали очень много и упрощенно, а на опросах под­сказывали, если кто чего не знал: была большая нужда в летчиках и отсеять можно было очень небольшой процент.

В армии правильно считали, что образование надо дать всем вне зависимости от того, кто он и откуда. Но то, как это осуществлялось, было никуда не годным методом, и единственное тому оправдание — позарез нужны были летчики, и поскорей.

— Чуть не объелся, — признаюсь я.

Но голова занята совсем не этой клубникой. Оглядываясь назад, с тоской вижу, что во всей этой моей учебе было что-то глубоко не­правильное. И в этом вина в основном моя.

Но, мне кажется, хуже всего то, что большинство посчитало бы та­кое образование вполне годящимся, особенно если сами за него пла­тили или если у них, наоборот, не было возможности так много всего тратить на учебу.

Беру еще клубнику, ложусь на спину и пытаюсь разобраться в сво­их мыслях.

Группа «либерейтеров» уходит на задание. Возможно, путь у них на Кале, чтобы разбомбить стоянки самолетов-снарядов.

Самолеты-снаряды — хорошенький пример того, что может дать развитие знаний.

Так что же с той маленькой школой у дороги? Грязное крохотное здание, но не грязнее и не хуже, чем тысячи других в Канаде и Не­браске, Баварии и Западной Виргинии, намного лучше, чем большинство школ в Северном Китае, или на юге Нормандии, или на островах Японии, — и во сто крат лучше, чем вообще отсутствие всяких школ.