Берт Стайлз - Серенада большой птице

— На нас идут!

— Сверху по правому борту.

— Беру одного прямо снизу.

Опять бьют все пулеметы разом.

Теперь уж никакой надежды... одно только: жди, когда тебя... си­ди, сгорбившись, и жди... ну, еще верти головой то вправо, как там по борту, то на приборы... все в норме... но ты жди.

Атакуют нас, кажется, раз шесть... или пять... а может, даже семь... заходят в хвост... разворот... снова заход, и бьют из двадцатимиллиметровок.

...И вот оно — подбиты.

От нижней эскадрильи не осталось ни одного: кого разорвало... кого подожгли... кто на куски... только один выбрался.

Мы единственные остались... подобрались под ведущего. Эскад­рилья наверху идет в порядке... Мы прижимаемся почти под самые их хвостовые пулеметы. Стреляют без передышки... гильзы так и сыпят­ся, попадают на капот, ударяются о плексиглас, отскакивают от ко­зырька, сыпят и сыпят... все время... и вдруг —стоп! Видно, пулеметы перегрелись.

...Сзади несколько наших «пятьдесят первых»... четверо против сотни ... нет, кажется, все-таки восемь...

— Не подстрелите «пятьдесят первый», — это голос Мока, чертов­ское хладнокровие.

Я выжимаю штурвал от себя. Прямо перед носом спикировал го­рящий самолет.

Грин одобрительно кивает, продолжая вести... Пулеметы ведут огонь... теперь уже не все... часть замолкла... может, сгорели.

И вдруг все кончается. Ушли.

Смыкаем строй и выпускаем бомбы.

Шестерых из двенадцати недостает.

Отворачиваем от цели, но не уходим, поджидая... они должны по­явиться... спокойнее... жди .. .

Но нас несет потоком... не можем стоять на месте... все время дви­жемся...

Включаю радиосвязь. Про бандитов молчат. Нет их. Затем вдруг слышу: «У меня горит крыло?.. посмотрите, горит у меня крыло?» Да­ет свой позывной. Это ведущий.

Мы прямо под ним. Подтягиваемся ближе.

— С вами все в порядке. — У меня обрывается контрольная про­волока в микрофоне. — Порядок у вас... слышишь, парень... крыло в норме... Никакого дыма ... ни огня ... давай, малыш, давай!

Почти как заклинаю. Потом слышу:

— ...приказываю экипажу выбрасываться...

Пламени не видно. Хотя, может быть, это с другого самолета.

А этот выходит боком из пикирования.

Там мои дружки. Маури... Агги...

Говорю Грину:

— Нам лучше вернуться к основной группе... лучше к основной группе и побыстрей...

Делаем вираж. Вижу, как дверца заднего люка у того самолета отрывается и, подхваченная воздушной струей, уносится кубарем прочь. Потом то же самое с передним люком, потом отлетает что-то еще... а может, кто-то... уходит затяжным прыжком.

Этот самолет, верно, идет на автопилоте. И летит так уже полча­са. Если ребята и смогли выброситься, то только затяжным прыжком.

Может, смогли.

Находим место под ведущим крыла. Дотягиваюсь рукой до Грина и слегка его толкаю. Он молодчина. Затем снова беру штурвал. Вели­колепный самолет... еще летит... еще жив...

Все говорят разом. И не поймешь, кто о чем. Все охвачены каким-то умопомрачительным и прекрасным ощущением чуда.

...Еще в небе.. Еще живы... Еще дышим...

И тут на меня находит. Те ребята... те отличные парни... сгоревшие или сбитые, мертвые и покалеченные или угнанные в концлагерь...

Ho мы не с ними, нас не было в том эшелоне. Мы сами по себе, тащимся одни в нижнем ярусе.

С самого первого дня, как мы оказались на Б-17, нам твердят: ле­тать эшелоном — хитрое дело.

Повторяют это без конца. Держись со всеми плотным строем — и наверняка доберешься домой.

Дорога домой проходит легко. А те ребята уже не вернутся.

Небо невероятно нежной синевы. Земля зелена как никогда.

Континент пройден, и строй начинает распадаться. Грин снимает кислородную маску.

В голове никаких мыслей, но нам хочется что-то сказать.

— Господи, ты жив, — говорю я Грину.

— Я так всеми горжусь, — тихо откликается он.

Брэдли спускается вниз из своей установки. Кроме сияющих зу­бов на лице ничего не видно. Я треплю его по голове, а он тузит меня.

Раздается треск в радиотелефоне.

— ...все, что я мог, это молиться за вас... Молюсь и сейчас.

Это Макковей, ему приходится все время быть в радиорубке, ничего не видя и ни в чем нс участвуя.

— Теперь можешь служить капелланом, — предлагает ему Мок. Голос у него все такой же, только на этот раз он смеется.

— ...если скажут лететь завтра, я лучше сниму с себя крылышки, но завтра не полечу ни за что. — Толберт, как всегда, категоричен.

Если Лангфорда сбили... это значит, что Флетч... и Флетч, и Джон­ни О’Лири, и Бийч... и вес остальные... У Маури длинные черные рес­ницы и восточные бархатистые глаза... ходячий идеал мужчины. А что за отменный друг... может, все-таки выбрался... вдруг удалось?..

Сейчас отлив. Под нами снова облака, но в просвет вижу побе­режье.. белый песок Англии.

Нигде ничего прекрасней не бывает.

Грин отлично сажает самолет. Распахиваем боковые окна и огля­дываемся. Все вокруг кажется не таким, как раньше. Очень много света, очень много зелени... даже слишком...

Дома...

А посылали туда, где нас могли прикончить, но мы вернулись.

Выруливаем позади восточной полосы.

— Господи, да там никак Лангфорд! — на радостях я обхватываю и сжимаю Грина.

Это они. Даже отсюда видно, как их жутко покорежило. Хвоста нет напрочь. Одно крыло вспорото, и часть оторвало.

Грин ставит машину на место, я выключаю двигатели.

...Все, закончили.

Много свободных стоянок, там должны были быть машины, и они там будут, но через день-два, когда из учебного отряда пришлют по­полнение.

Вокруг нас собирается всякий люд. Начинаются расспросы. Под­ходит Джерри, руководитель полетов, спрашивает о ребятах из дру­гого авиакрыла. Их самолет взорвался.

...Господи... неужели мы дома...

У нашего пробито крыло... разворотило верхнюю часть второго бензобака... снесло переднюю кромку... оторвало смотровую панель. При этом даже не потеряли горючего... Даже не взорвались.

Обойдя машину сзади, гляжу на пробоину. И ощущаю под ногами землю, так ощущаю, будто стою босиком... И каждый вдох я чувст­вую... каждый вдох.

Гляжу на небо над ангаром. Спасибо, госпожа Удача. Все-таки не оставила нас.

Весь я разбит. Частью мертв, частью безумно хочу лететь снова, частью ослаб, издерган, без сил.

День был обычный. Ведь недосчитаться восьми самолетов из груп­пы для любой базы довольно нормально.

Ухожу к себе в комнату, сажусь у стены напротив Лангфорда и все твержу себе, что это он.

— За вами шло не меньше восьми «мессеров», — говорю ему. — То заходят, то выводят, то опять заход. — Показываю ему на руках.

Тут входит Флетч.

А я думаю о Бийче.

Бийч подбил по крайней мере трех. Расстрелял все до патрона и сбил трех.

Он приходит после разбора.

— Нас, денверских парней, им не прикончить, верно? — говорит он. И сам тому верит. Он уже свое отвоевал.