Ли Хочхоль - Уйти и не вернуться

Когда Квансок пришел в себя, его голос был на удивление спокойным, он спросил:

– Где мы? Куда пошел Тучхан?

Недолго думая, я ответил:

– Он пошел в больницу.

– В больницу? Как же я буду жить без руки? Тучхан скоро придет?

Тяжело дыша, Квансок зашевелился, словно пытаясь подняться:

– Давайте обязательно вместе вернемся домой. Мне кажется, что Тучхан меня неправильно понял. Мне надо с ним поговорить. А вы обо мне что думаете? Что я сделал не так? Вы будете обо мне заботиться? Правда, ведь будете?

К утру Квансок умер. Шапка с него сползла, левой щекой он прижимался к полу вагона, губы были очень бледными. Его худое лицо еще больше осунулось. В уголках глаз еще не высохли слезинки, везде была запекшаяся кровь. Хавон достал платок и вытер ему подбородок, а потом мы просто пошли на работу.

Тучхан завтракал, сидя на корточках. Поев, он рукой вытер губы и закурил. Сощурившись, он зажал сигарету в уголке рта и глубоко затянулся. Его усталые большие глаза смотрели куда-то далеко в небо.

Когда мы пришли на работу, один престарелый рабочий вдруг спросил Тучхана:

– А почему одного не хватает? Ну того, который все время болтает. Куда он делся?

– Он теперь в хорошем месте.

– Что, устроился на работу в хорошее место?

Тучхан в ответ промолчал.

– Куда, в американскую военную часть, что ли?

Снова молчание.

– Ну тогда хорошо. А ты не пойдешь туда?

Тучхан вдруг повернул голову, но, когда его взгляд встретился с моим, он отвернулся и стал смотреть в сторону моря на маяк. Рабочий, попыхивая трубкой, снова спросил:

– Так куда устроился? На арсенал?

Тучхан опять не ответил. Рабочий, не дождавшись ответа, выбил из трубки табак, постучав по бетонному полу, и пошел на свое место.

Вечером, закончив работу, мы вышли на причал. Тучхана не было. Хавон подошел ко мне и дернул меня за штанину. Я обернулся и увидел Тучхана, который куда-то шел по узкой дороге, слегка пошатываясь от усталости. Мы с Хавоном переглянулись. Когда Хавон снова захныкал, я просто отвернулся.

Мы открыли двери в вагон, но мне не хотелось заходить внутрь. Хавон вошел первым.

– Кажется, он спит.

В полутемном вагоне Хавон, как обычно державший руки в карманах, казался мне непомерно большим. Он еще не понял, что Квансок мертв. И тут я не выдержал: слезы потекли по моим щекам. Когда я попытался вытереть эти непрошеные слезы, Хавон непонимающе посмотрел на меня, а сообразив, тоже заплакал.

– Почему ты плачешь? Если ты не будешь, я тоже не буду, – сказал Хавон, заливаясь слезами. – Давай не будем плакать, прошу тебя, не плачь!

Хавон еле-еле пытался сдержать слезы. Я сел на пол. Мне было так горько, так обидно за нашу жизнь, так жалко себя и Хавона, даже больше, чем мертвого Квансока.

Вечером все вокруг покрыл молочно-белый туман. Мы взяли лопату и кирку, которую нам одолжили в небогатом доме поблизости. Тело Квансока мы замотали в соломенную циновку. Хавон все не переставал плакать. Было уже совсем поздно, когда мы отправились в путь. Мы шли, петляя между неплотно стоящих вагонов, и Хавон сказал:

– Сегодня довольно тепло.

– Да, – согласился я.

– Отправился ли рефрижератор номер пятнадцать?

– Да, вчера как раз отплыл. Там была такая вкусная клубника!

– Это правда.

Какое-то время мы шли молча, потом он сказал:

– Давай будем иногда останавливаться, чтобы передохнуть?

– Тебе тяжело?

– Да нет.

– Тогда почему?

– Просто я сильно вспотел.

На обратном пути Хавон неожиданно сказал:

– Я думал, что Тучхан добрый, а он, оказывается, совсем не такой. Кто так поступает?

Хавон кашлянул и снова посмотрел на меня, ожидая ответа.

На следующий день, вечером, когда солнце уже заходило, Тучхан неожиданно вернулся в наш вагон. В вагоне было тихо, все молчали.

Я был скорее рад этому. Все-таки лучше, когда нас больше, а не наоборот. Но Хавон снова украдкой стукнул меня по ноге. Я сначала не понял, но спустя какое-то время догадался, что он хочет бросить Тучхана и уйти куда-нибудь со мной вдвоем. Я сделал вид, будто ничего не понял. Хавон продолжал дергать меня за штанину.

Было уже довольно поздно, но Тучхан еще не спал. Он сидел, прислонившись к стене вагона, и курил сигареты одну за другой. Каждый раз, когда он втягивал дым, огонек на конце сигареты загорался, освещая лицо Тучхана, увеличивая его в темноте. Его огромные зрачки непрерывно двигались, иногда он глубоко вздыхал, порой откашливался, открывал дверь вагона и сплевывал. Конечно, невозможно было уснуть, но почему-то и дышать было трудно.

Спустя некоторое время Тучхан грубо спросил:

– Ты спишь?

Я сделал вид, что сплю. А Хавон, стараясь сдержать плач, тихонько всхлипывал. Ударяясь о стены вагона, шумел только морской ветер.

Теперь началась наша жизнь втроем. Когда был жив Квансок, мы хоть иногда смеялись, но в последнее время ни у кого не было ни единого повода для смеха. Порой я напевал:

– Там, с той стороны облаков…

Песня наполняла вагон, и мне становилось немного легче. Но Тучхану это явно не нравилось, он хмурился, поглядывая в мою сторону. Видя его реакцию, я, конечно, переставал петь. По утрам, когда нам нужно было идти на работу, Тучхан просыпался, некоторое время лежал, уставившись в потолок, курил и только потом будил нас:

– Просыпайтесь! Пора вставать!

И мы втроем шли на работу. Хавон все время ныл и все дергал меня за штанину. Он хотел, чтобы мы с ним ушли от Тучхана, но я делал вид, что не понимаю его.

На работе все по-прежнему считали нас двоюродными братьями.

– А, братья пришли. Вы так похожи друг на друга.

Рабочие с интересом оглядывали каждого из нас и ухмылялись так же, как и в тот день, когда мы вчетвером впервые появились на причале, как и в первый раз, когда нас просили рассказать о жизни в Северной Корее. Тучхан хоть и улыбался приветливо, но вид у него был расстроенный. При этом он качал головой, что означало, он плохой рассказчик.

После работы мы возвращались назад в темный вагон. Я ложился посередине между Хавоном и Тучханом. Как-то я сказал Хавону, чтобы он лег между нами, но он незаметно для Тучхана ущипнул меня так больно, что я чуть не закричал.

Наступила весна. По утрам и вечерам к вершине горы поднималась легкая дымка.

Было уже очень поздно, но Тучхан еще не вернулся. Было видно, что Хавон этому рад. Он был такой энергичный, что было на него совсем не похоже.

– Ой, наверное, Тучхан совсем ушел.

Я молчал.

– Ура!

…

– Почему ты ничего не говоришь?

– …

– Тут уже весна, а на севере, наверное, еще очень холодно.

– …

–..?

В это время послышался голос пьяного Тучхана, он пел. Хавон испугался и снова стукнул меня по ноге.

– Эй, открывайте!

Когда мы открыли дверь, холодный синеватый свет причала заполнил вагон. В руке Тучхана была бутылка рисовой браги. Пошатываясь, он стоял в дверном проеме и смеялся.