Ли Хочхоль - Уйти и не вернуться

– Вот сучье племя, до сих пор не знаете, кто я такой. – Вытаращив глаза, Квансок замахивался руками, словно хотел их ударить, и громко кричал: – Сегодня фотографируемся для паспорта, все должны явиться. Собирайтесь под деревом, что у деревенской управы.

После этого видимо с кухонь, до Квансока доносился сдерживаемый смех деревенских женщин. Тогда на его лице явно отражалось раздражение, но, понимая, что сердиться на них глупо, тут же исчезало, и он сам начинал ухмыляться.

Жители деревни стали собираться под деревом, с которого опала уже вся листва. Женщины, как всегда, или стесняясь, или радуясь встрече, галдели и смеялись, прикрывая рукой рот. Волосы были собраны в пучок, на лице был макияж. Однако было видно, что макияж сделан неумело, была заметна только белая, как мука, пудра. Тем не менее вскоре они уже не стеснялись, громко разговаривали и весело смеялись. Но иногда, боясь упреков стариков, сидевших поодаль, скрестив на груди руки, женщины с опаской поглядывали в их сторону. Только невестка распорядителя Церемонии жертвоприношения духам деревни шутками веселила народ, не обращая внимания на стариков.

Среди всех женщин особо выделялась одна, жена Инхвана, вокруг которой толпились все остальные. В отличие от других женщин волосы у нее были завитые, кофточка была нежно-голубого цвета, макияж тоже был сделан очень умело: лицо выглядело естественным, а не разукрашенным, как у клоуна, спокойная поза была преисполнена достоинства. Даже когда слушала разговоры женщин, она с отсутствующим взглядом иногда или кивала головой, или презрительно улыбалась.

Ходили слухи, что замуж за Инхвана эта женщина вышла по любви. Она училась в городе в женской школе, а Инхван в это время ходил в одну частную школу в Сеуле. Они впервые встретились в утреннем поезде, когда ехали на море в Сончжон. Для большинства деревенских женщин история их любви представлялась такой необыкновенной, какая бывает только в сказках. Сравнивая свое замужество, когда им пришлось выйти замуж не по любви, а по воле родителей, они понимали, что их молодость была безжалостно загублена.

Отец Инхвана был крупным помещиком, и два года назад после конфискации всего имущества его семья бежала из деревни в город. Только когда в деревню вошла Национальная армия, семья вернулась домой. В день их возвращения деревенские старухи надели шелковые кофты, и все вместе пошли их приветствовать. С одной стороны, они радовались, будто вернулся хозяин деревни, а с другой – со слезами на глазах сетовали на его несчастную судьбу. Старуха-мельничиха схватила за руки мать Инхвана, которая вышла навстречу, и, проливая слезы, глубоко вздохнула:

– Надо же было такому случиться. Жалко вас, но у каждого своя судьба.

– Спасибо, что пришли. Знаю, что нелегко проделать такой длинный путь. – С этими словами мать Инхвана, взяв за руку мельничиху, провела ее в дом. Однако, когда они вошли в комнату, старуха, плача, начала рассказывать о своем единственном сыне, который связался с коммунистами и сбежал на Север.

Что касается самого Инхвана, то ему все это было безразлично. Он был достаточно худым, носил очки в тонкой оправе и ни с кем особо не общался. Засунув одну руку в карман вельветовых брюк, с толстой книгой под мышкой, Инхван, поглядывая на небо, прохаживался по деревне, словно ему до всего, что происходило вокруг, не было никакого дела. В стеклах его очков поблескивало осеннее солнце. Иногда он вынимал пестрый носовой платок и вытирал им стекла очков. Инхван производил впечатление человека, у которого душа чистая, как ясный осенний день. Квансок несколько раз предлагал ему вместе с ним заняться делами деревни, но Инхван так и не дал своего согласия. Тогда недовольный Квансок всем говорил, что этот тип ведет себя слишком надменно, и все из-за того, что он якобы учился в Сеуле.

Инголю, младшему брату Инхвана, наоборот, все очень даже нравилось. Особенно когда каждый вечер новый глава управы, надев свой хорошо отглаженный европейский костюм, приходил к ним домой и вел долгие беседы с их отцом. Иногда к ним присоединялся и дедушка. Каждый раз, когда он входил в комнату, глава управы краснел, сцеплял пальцы рук и слегка склонял голову, отчего его поза выглядела более почтительной, но неудобной, поэтому дедушка, видя это, предлагал ему расслабиться и сесть поудобнее. Однако деревенский голова, отвечая: «Да, да, да», – позы не менял. Дедушка, большим пальцем набивая в трубку табак, вступал в разговор, походивший больше на наставления:

– Давно уже надо было перенести могилу нашего предка из Посудон.

– Да, да, вы правы, – уважительно отвечал глава управы и, вытирая рукой пот со лба, продолжал: – К сожалению, пока я так занят, что вздохнуть некогда…

Какое-то время дедушка смотрел на собеседника в упор, потом отводил глаза в сторону и несколько раз кивал головой в знак того, что он все понимает. Наблюдая за разговором из своего угла, Инголь начинал дедом гордиться, и в такие моменты ему очень хотелось подойти к нему и обнять. Но если обычно дед этому радовался, то при госте сердился и называл внука невоспитанным мальчишкой. Инголь тогда обижался и выходил из комнаты. Однако, когда на следующий день глава управы с гордым видом ходил по деревне, Инголю было смешно на него смотреть: знали бы люди, как уничижительно ведет он себя перед его дедом.

Сейчас, когда жители деревни собирались у дерева, глава управы, как всегда, с солидным видом стоял среди людей, а Квансок, как всегда, с раздражением ворчал, почему народ собирается так медленно.

Жена Инхвана, слушая разговоры женщин, краем глаза смотрела на студенток, как будто только они были ей интересны. Студенток было всего лишь три. Все они подражали ей – с кого еще они могли здесь брать пример. При этом, глядя на этих молодых девушек, она подумала, что и сама уже не молода и скоро придется уступить им свое место.

Молодые парни, друзья Квансока, стоя поодаль от старших, громко разговаривали друг с другом. Иногда поглядывали в сторону жены Инхвана. У них была своя тема для разговора. Они говорили о том, что надо купить футбольный мяч, расчистить площадку для поля и создать лучшую в округе футбольную команду. Чтобы все это осуществить, прежде всего надо решить финансовую проблему, что может сделать Квансок, обратившись за помощью к главе управы. Квансок тоже иногда бросал взгляды в сторону компании и то кивал головой, то ухмылялся, словно знал, о чем они говорили, и даже махал рукой, словно хотел сказать, что сможет решить все проблемы. При этом время от времени он пугливо поглядывал на жену Инхвана, стараясь скрыть несвойственную ему стеснительность.

Фотограф, которого Квансок с трудом уговорил приехать в деревню, наконец появился. Его неухоженное лицо было все в прыщах. Он очень долго готовился, словно не так уж хорошо разбирался в своем деле. Собравшийся народ, возможно, устав от ожидания, бросал на Квансока откровенные взгляды, в которых читался немой вопрос: «Ну что там еще случилось?» Квансок, продолжая тихонько ворчать: «От меня вам что надо?», – делал недовольный жест рукой и смачно сплевывал.