Мариам Ибрагимова - Мой дядя Пир-Будаг

Конечно же, я не знала, что там, наверху, возле «Убежища шайтанов», и внизу, в ущелье, с факелами в руках мучаются в поисках родные, близкие и поднятые по зову глашатая сельчане. И еще я не знала, что дедушка пригрозился убить бабушку и Пир-Будага, если меня не отыщут. И что он, не находя себе места, то ходил по комнате от стенки к стенке, то горячо молился в отчаянии, обратив невидящие глаза к Всевышнему. Я, ни жива, ни мертва, с едва теплящейся надеждой на спасение, открывала глаза и, запрокинув отяжелевшую голову, поглядывала вверх на небо.

Когда прошла эта вечность длинной в короткую летнюю ночь, и я увидела над головой кусочек посветлевшего неба, и когда этот свет стал рассеивать мрак в верхней части бездны, я облегченно вздохнула, посчитав, что духи зла, испугавшись света, исчезнут и, значит, не тронут меня. Собрав остаток сил, я снова запрокинула голову, чтобы закричать, но не звук, а что-то похожее на писк вырвалось из горла.

А там наверху удрученные безрезультатными поисками коммунары во главе с дядей Арслан-Беком строили догадки. Одни говорили, что меня уволокли и съели волки. Другие, в особенности женщины, уверяли, что меня утянули в свое убежище черти.

Один лишь старый Китмир, видимо, знал, где я нахожусь. Он то и дело бегал от шатра к злополучному обрыву, где обнюхивал края и, вытянув голову, старался заглянуть в пропасть.

Известный в нашем селе охотник Муса, как человек опытный и знающий собак, обратил внимание на поведение Китмира. Он пошел за ним, осмотрел край обрыва, попытался заглянуть вниз и услышал слабый писк.

Громкими криками он созвал людей и предложил опустить в этом месте кого-нибудь, обвязав веревкой. К счастью, крепкая веревка, прочная, как канат, оказалась у предусмотрительного Арслан-Бека.

– Спустите меня, – сказал он, обвязываясь веревкой.

– Нет, пусть спуститься Пир-Будаг, – сказала бабушка.

Дядя Арслан-Бек затянул веревку вокруг пояса брата.

Несколько мужчин ухватились за концы, и дядя Пир-Будаг, упираясь ногами в отвесную каменную стену, пошел вниз. Достигнув того уступа, на котором сидела я, он чуть не наступил ногой мне на голову. Успев отдернуть ногу, он радостно закричал:

– Здесь! Она здесь! Жива!

И, схватив меня обеими руками, крепко прижал к себе и снова крикнул:

– Тяните обратно!

Когда нас подняли, бабушка вырвала меня из рук дядя Пир-Будага, прижала к груди и присела, обессилев от радости. Я увидела над собой десятки склоненных лиц, полных любопытства и удивления. Все вокруг, перебивая один другого, о чем-то расспрашивали меня. А я, ничего не понимая, только хрипела.

Потом дядя Арслан-Бек посадил меня на плечо и понес домой. Кто-то из мальчишек успел прибежать в село и сообщил, что меня нашли. Глашатай влез на крышу и оповестил аул.

Пока меня несли домой, наша сельская сватья побежала к моему дедушке и стала кричать:

– Радостная весть! Радостная весть! Отец наш, Исмаил, давай магарыч! Лейла нашлась! Ее несут.

Дедушка вынул из рукава своей шубы кошелек и дал хитрой сватье серебряный рубль.

Когда дядя Арслан-Бек вошел в дом и посадил меня на дедушкину постель, старик, протянув дрожащие руки, привлек меня к себе, обнял и что-то начал шептать. Наверное, благодарственную молитву Аллаху за то, что я осталась жива. Когда моя щека коснулась его щетинистой бороды, я почувствовала влагу. Не знаю, плакал он или мне почудилось. Мужчины наши не плакали, что бы ни случилось. Слезы расценивались как проявление слабости. Потом дедушка сказал Арслан-Беку:

– Сын мой, эта чужая земля не принесет нам добра, потому что она отнята, а не отдана от души. За ней тянутся сердца владельцев с проклятиями. Оставь ее и довольствуйтесь тем, что есть, как довольствовались отцы и деды.

Вечером, когда я легла возле дедушки, он позвал бабушку и посоветовал ей:

– Жена, найди амулет, пришей к платью девочки и на запястье привяжи «тигровый глаз» – бусинку от сглаза.

Дедушка не видел, но думал, что я очень красивая. Он часто легонько ощупывая меня, скользя пальцем по лицу – лбу, бровям, глазам, носу, губам. Наверное, боялся, что меня сглазят.

Тогда верили в сглаз и всем детям привязывали к ручке бусинки, черненькие, с беленькими точечками, похожими на маленькие глазки. В те времена все в нашем ауле были суеверными. Моя бабушка не разрешала мне ловить мотыльков, которые влетали в комнату, когда зажигали лампу. Она говорила, что их трогать нельзя – это души умерших летают по вечерам. Будучи взрослой, познакомившись с историей древних культов, я узнала, что это элементы анимизма, сохранившегося в народе («анима» – по латыни «душа»). К анимистическим верованиям относился и обряд вызывания дождя при засухе, когда жители села, в основном женщины, выходили в поле, протягивали руки к небу и долго молились, произнося заклинания. И еще я помню, как одна женщина после родов поднялась на высокую гору и кричала проезжающему:

– Эй, человек, едущий на белом коне, сделай так, чтобы прибавилось молока в грудях моих!

Вскоре после того, как распалась коммуна, дядя Арслан-Бек уехал на заработки, оставив дома молодую жену.

Асват оказалась женщиной покорной, работящей и послушной. Бабушка была довольна ею, и я привязалась к ней.

Асват после отъезда дяди Арслан-Бека брала меня в свою комнату и укладывала спать с собой. И в гости к родителям или родственникам водила меня и подкладывала лучшие кусочки, когда нас угощали.

В один из летних вечеров, когда я и Асват легли спать на открытой веранде, бабушка подошла к нам и сказала, обратившись к Асват:

– Дочь моя, завтра встань пораньше и сходи на картофельное поле. Надо прополоть. А мы пойдем на пшеничное.

– Хорошо, мама, – ответила Асват.

– И я пойду с ней, – сказала я бабушке.

– Иди, если хочешь, – разрешила она.

Первой на заре проснулась Асват. Разбудив меня, она спросила:

– Ну что, пойдешь со мной или поспишь?

– Пойду! – сказала я и, поднявшись, быстро оделась.

Наше картофельное поде находилось на северо-западе, верстах в трех от села. Участок был небольшой, на щебенчатом склоне, обращенном к югу. Почвы как таковой было мало, в основном какая-то сухая смесь мелкого щебня с песком и глиной. Но картошка на этой почве вырастала крупная, белая, рассыпчатая и очень вкусная. До восхода солнца Асват успела прополоть почти половину участка, я тоже помогала ей вырывать сорняки. Потом она сказала мне:

– Пойди собери сушняк, вырой ямочку, положи туда сушняк к и подожги.

– Чем поджечь? – спросила я.

Асват подала мне спички.

– Смотри, зажигай только одну, зря не трать, – сказала она.

Я собрала побольше сушняка, вырыла ямку в земле, разожгла костер и подкладывала сушняк до тех пор, пока стенки ямки не побелели от жара.