Светлана Полякова - И улыбнется счастье…

Аська похоронила Фриню в лесу недалеко от своего дома.

Теперь она сидела рядом с его могилой, опустив голову на скрещенные руки, и чувствовала себя одинокой и беззащитной, как будто этот кот был ее единственной зашитой и самым верным другом…

Аська почувствовала, как в ее душе растет обида — ведь Господь должен быть добрым. Он же добрый, тогда отчего? Отчего это случилось?

Ее мысли были по-детски наивными. Наверное, взрослому человеку показалось бы глупым, что такая девица сидит над могилкой кота и плачет как маленькая. Но Аське в этот момент было абсолютно все равно, какой она покажется людям. Пусть даже не совсем нормальной.

Она выплакалась немного и пошла прочь, стараясь не оглядываться назад. Весь день Аська не отвечала на звонки, сидя в уголке, и сама себе напоминала собаку, зализывающую раны. Боль не утихала, но Аська понемногу стала к ней привыкать.

Вечером она уже обрела способность говорить. Когда пришла Виолетта, Аська была грустной, погруженной в себя, но уже менее подавленной. Только когда Виолетта протянула ей пакет с килькой и спросила, где Фриня, Аська снова не выдержала и разрыдалась, прижимая к груди этот дурацкий пакет с замороженной рыбой.

Ах, Фриня, Фриня!..

Виолетта поняла все без лишних слов. Происшедшее казалось ей нелепым, ужасным — сначала она подумала даже, что котенок просто убежал, но эта мысль ушла, потому что была еще нелепее. Фриня был верным существом. Он не мог просто так уйти.

Она обняла Аську за плечи, прижала к себе, и они стояли так, молча: Аська плакала, а Виолетта, как ни старалась, не могла, хотя и знала, что со слезами всегда уходит боль и печаль. Но что поделаешь? «Когда-нибудь я просто задохнусь от количества печали, живущей во мне», — подумала она мрачно, немного завидуя Аське.

— Аська, давай я заварю чай, — предложила она. — Насыплю туда мяты и валерианы, потому что тебе надо бы успокоиться. Дай сюда эту чертову рыбу — пока ты ее прижимаешь к сердцу, в твою голову лезут воспоминания, а от них пора избавиться. Можешь мне поверить, я-то это знаю…

Аська знала. Она кивнула, как ребенок, послушно отдала Виолетте сверток и села в уголок, наблюдая, как Виолетта заваривает чай.

Виолетта лучше ее постигла науку страданий. И сейчас она была спокойной, только лоб немного нахмурила и деловито заваривала чай, иногда посматривая на Аську испытующе: успокоилась ли она хоть немного?

— Тебе это не смешно? — тихо спросила Аська.

— Что? — удивилась Виолетта.

— Ты столько всего пережила, а я убиваюсь так из-за кота.

— Нет, не смешно, — тряхнула головой Виолетта. — Я тоже из-за кота сейчас убиваюсь. Просто этого не видно. Я ведь не умею так, как ты, хотя и завидую тебе. А у меня какая-то внутренняя окаменелость. Я даже иногда думаю, заплачу ли я, если, не дай Бог, что-то случится с Любкой. Или останусь такой же вот женой Лота. Соляным столпом. Так что я тоже переживаю и ничего смешного в этом не вижу. Коты лучше некоторых людей в миллион раз. Почему же из-за них нельзя плакать?

— Это все было так неожиданно, непонятно… Что с ним могло случится?

— Может быть, он упал неудачно, — пожала плечами Виолетта. — Ты же знаешь, как он любил лазать на верхние полки. Хотя мне кажется, это потому, что коты умеют забирать у человека боль. Он слишком долгое время провел с моей Любкой. Так что давай думать, что наш кот был героем. И умел любить…

Она налила Аське чай и сама села напротив, глядя на ее припухшее от слез лицо, еще более детское сейчас.

— Аська, — сказала она, — надо с этим просто смириться. Надо вообще научиться науке смирения. Иначе долго не продержишься. Понимаешь, я ведь и сама раньше этого не умела, но потом поняла — что-то я не в состоянии изменить, что-то свершится неминуемо, и надо привыкнуть к мысли, что от меня ничего не зависит. Понимаешь?

Аська кивнула.

— Я это к тому говорю, что с этим знанием все переносится легче.

Аська даже попыталась робко улыбнуться.

«Слава Богу, — подумала Виолетта, — она уже начинает привыкать к боли».

Митя сразу заметил, что с Аленой творится неладное. Она разговаривала с ним вполне нормально, даже улыбалась ему — и в то же время иногда он ясно различал в ее глазах ярость и злость.

— Кажется, сегодня с пляжем облом, — сказала она. — Ничего, я немного прогуляюсь и полежу, почитаю. Меня уже достал активный отдых.

Она и в самом деле куда-то ушла, потом вернулась, но к Мите не зашла. Он слышал только, как хлопнула дверь ее номера.

Он пытался позвонить Асе, но там никто не брал трубку, и Митя решил, что Аси нет дома. Так что ему ничего не оставалось, как уткнуться в книгу'. Правда, читать он не мог: то и дело вспоминалась ночь — такая странная и теперь такая нереальная, была ли она вообще? Уж очень сказочным казалось «ночное рандеву». Как эхо из приемника лилась именно эта песня, отчего-то придавая Митиным воспоминаниям пошловатый оттенок. Он чертыхнулся, выключил приемник и остался в полной тишине. Еще раз набрал Асин номер, но снова никто не ответит.

Митя растянулся на кровати, глядя в потолок, и сам не заметил, как заснул. Ему снились ночные облака и ветер и Аська, которую этот ветер уносил от него прочь, а он все бежал и бежал за ней и ругал себя за то, что не удосужился научиться летать.

Проснулся он от стука в дверь, когда в номере уже поселились сумерки. Он тряхнул головой, прогоняя остатки дремоты, и открыл дверь.

— Выспался? — поинтересовалась Алена с ледяной улыбкой. — Поехали. Нас ждет Аська.

Она пошла вниз, не дожидаясь, когда Митя придет в себя. А Мите показалось, что она считает его виноватым. Да и вот странность — он и сам почему-то начал испытывать непонятное чувство вины. «Но ведь я не ее собственность!»

Все-таки он оделся, спустился в холл. И замер, удивленный. Алена стояла, низко наклонив голову, странно улыбаясь, и разговаривала с невысоким парнем, одетым в светло-бежевый костюм. Только присмотревшись внимательнее, Митя узнал в ее собеседнике «кожаного».

— Куда же вы делись, дорогая леди? — спрашивал Алену Дыня.

«Он все еще пытается играть», — отметила про себя Алена. Странное дело — теперь, когда она знала его кличку, он потерял всю свою загадочность. Теперь он даже не был наполнен дьявольской притягательностью зла — просто Дыня…

Она невольно усмехнулась. Теперь он был просто шутом. Паяцем. И не более того. Ды-ня…

— Спать очень хотелось, — сказала она. — Время было позднее… Или раннее. Просто захотелось мне спать. Вот я и ушла.

Она отдавала себе отчет, что теперь ее голос звучит немного высокомерно, насмешливо — и радовалась этому. «Нет на этой земле истинно байронических типов, — с некоторой грустью подумала она. — Только грубые подделки…