Светлана Полякова - И улыбнется счастье…

— Хороший психологический портрет, — усмехнулась Алена. — Прямо копия с меня. Я же тоже не вылезаю из увеселительных заведений.

Она пошла вперед. Митя понял, что обидел ее, и ему стало досадно: ведь он этого не хотел!

— Алена! — окликнул он.

Она не обернулась — только махнула рукой, продолжая мерить шагами темноту улицы. Митя был готов прикусить язык — за невоздержанность. Можно же было объяснить все тактичнее!

— Алена, постой! Я не хотел тебя обидеть. Прости меня, пожалуйста!

Она остановилась. Митя нагнал ее, взял за руку.

— Может быть, он и неплохой парень, — сказал мягко.

— Не надо, Митя, — попросила она. — Ты же так не думаешь. Будь откровенным — ты считаешь нас монстрами. А если мы просто прячемся в эти чертовы кабаки, в пошлую музыку, прячемся от вашей зависти, от вашей ненависти? В конце концов, вы сами виноваты, что мы к вам так относимся, наши правильные ребята! Ненависть порождает в ответ ненависть.

— Но никто тебя не ненавидит, Алена! — возразил он. — Ты это придумываешь…

— Однако ты предпочитаешь общество Виолетты.

«При чем тут Виолетта?» — удивился он, но промолчал: куда важнее было сейчас успокоить Алену.

— Она твоя подруга, — заметил он. — Разве она виновата, что ей приходится зарабатывать жалкие гроши на базаре? Ведь у нее есть талант, но это никому не нужно! Скажи, Алена, есть ли какая-то справедливость в том, что твоя подружка Вика, не имеющая ни слуха, ни голоса, но имеющая богатого папу, распевает на сцене, а Виолетта — торгует рыбой на улице?

— В этом мире собственная справедливость! — выкрикнула Алена. — И твоя Виолетта просто не вошла в число избранных!

— Разве, когда Бог дал ей голос, он не избрал ее? — тихо возразил Митя. — Мне всегда казалось, что знак избранничества — это талант. Талант, а не деньги.

— Вы всю дорогу талдычите; Бог, Бог, как монахи…

— Может быть, мы просто в нем нуждаемся. Потому что мир, который нас окружает, кажется нам неправильно устроенным. Может быть, мы надеемся, что он сможет все исправить?

— Ага! — выкрикнула Алена зло. — Переустроит, перенаправит. Как вы мне надоели! Ну ладно, эта Виолетта со своим придуманным Гонсало, со своей растительной сестрицей, но ты-то куда? Если твой Бог все переустроит, ты первый потеряешь все, потому что твои предки тоже «носители злого гена»!

— Мне, может быть, так будет лучше…

— А зачем ждать-то? Свали от них прямо сейчас! Откажись от них, удери. Стань каким-нибудь плотником, строгай доски и зарабатывай сам. Ты же этого не сделаешь!

— А что, — неожиданно улыбнулся Митя, — мысль неплохая. Отчего она раньше не приходила мне в голову? Плотником. Как Билл… «Если бы я был плотником…» Может, Аленка, ты и права. — И он запел тихонько: — «Если бы я был плотником, я сделал бы корабль, чтобы уплыть с тобой к деревьям и золоту на голубом…»

— Ты, Любушка, ешь. Видишь, за окном уже темнеть начинает. Скоро Виолетка придет.

Тетя Катя говорила, а сама думала: «На что я мелю языком. Все одно — не понимает Люба моих слов. Сама с собой беседую». Она с жалостью смотрела на точеные черты Любкиного застывшего лица и все думала, прерывая себя на полуслове, поскольку мысли были грешные, недостойные! Такая Любушка красавица, ей бы жить, горя не зная, а случилась такая беда. И хотя их пастор сказал ей, что Любушка — избранница Господа, его невеста, а все ж таки хотелось тете Кате увидеть свою племянницу живой, веселой, сияющей, а не застывшим изваянием.

В дверь позвонили.

— Вот и Вполетка, — удивленно обернулась тетя Катя. — А ведь говорила, что придет сегодня поздно.

Она открыла дверь и удивилась. На пороге снова стоял тот мужчина, что уже приходил однажды к Виолетте.

— Здравствуйте, — сказал он.

— Здравствуйте, — ответила тетя Катя. — А Виолетты дома нет. Она сегодня поздно обещала.

— Я к Любе, — проговорил он, отчего-то смущаясь. И повторил:

— К Любе.

Тетя Катя так удивилась, что даже не нашла слов, хотя в голове вертелось: «Экий подозрительный тип, ладно бы ему была нужна Виолетта, а Люба-то зачем ему? Она ведь…»

Он стоял и смотрел на Любу и словно бы глазами что-то ей говорил, и тетя Катя обернулась невольно, следуя за его взглядом. Обернулась — и глазам своим не поверила.

Люба сидела и смотрела прямо на вошедшего, именно смотрела, а не пялилась бессмысленно, как обычно. Губы ее слабо дрогнули, точно она хотела что-то сказать, но даже не это было удивительным. В Любиных глазах, на самом их донышке, рождался свет какой-то неземной, и в глазах Виолеттиного знакомого тоже был такой же свет, и они, пожалуй, могли бы молчать вот так еще долго. Потому что его свет разговаривал с ее светом, и никаких слов им не было нужно.

Тетя Катя тихонько вышла на кухню, чтобы им не мешать, налила себе чаю — просто так, не потому что она его хотела, а чтобы сделать какое-то простое и привычное физическое действие и успокоиться.

— Надо же, Господи, что в жизни бывает, — пробормотала она, глядя в темнеющее небо, и отчего-то улыбнулась. Наверное, от того, что невольно прикоснулась она к чуду или свет ее коснулся?

Тетя Катя ответа не знала, просто ей стало тепло и хорошо, и впервые она поверила, что у девочек ее все будет хорошо. А значит, будет хорошо и ей…

— Тетя Катя…

Она обернулась.

Он стоял на пороге кухни, робкий и нерешительный, напоминая мальчишку.

— Простите, что я вас так называю. Виолетта не сказала мне вашего отчества.

— Да ничего, — выдавила она из себя улыбку. — Тетя Катя — так тетя Катя.

— Я не знаю, как начать, — продолжал он, поднимая на нее глаза. — Вы вправе мне не верить. Но так получилось. Я полюбил вашу племянницу. И я прошу ее руки. Вы девочкам вместо матери, так я понял. Вам и решать.

— А сама Виолетта? — спросила тетя Катя.

Он еще больше сжался и переспросил совсем робко и тихо:

— Но при чем тут Виолетта? Я, конечно, поговорю с ней. Но мне кажется, что в первую очередь должна решать не она.

— Как же это? — всплеснула руками тетя Катя. — Мнение невесты…

Он понял, рассмеялся тихо и сказал:

— Нет, вы меня не поняли. Моя невеста не Виолетта. Я прошу у вас Любиной руки.

Асе казалось, что теперь, после разговора с Виолеттой, боль утихла. Нет, она не ушла еще совсем, да и может ли она уйти?

Но теперь она была уже не такой острой, и Виолетта делала все возможное для того, чтобы Аське стало легче, Хотя, — Ася это прекрасно понимала — Виолетта и сама очень остро переживала происшедшее. Ее глаза были грустными, и, несмотря на то что Виолетта прикладывала максимум усилий, натужно улыбалась и разговаривала преувеличенно беззаботно, Ася видела, что на самом деле подруга готова расплакаться. «Если бы она умела, то обязательно бы расплакалась, — подумала Ася. — Сколько ей, бедной, пришлось пережить!»