Светлана Полякова - И улыбнется счастье…

Спрятаться от самой себя.

Она подошла к окну. В темноте ночи можно было тоже разглядеть только собственное отражение в оконном стекле, как нарочно.

— Получается, я просто преследую сама себя…

Она грустно улыбнулась. «Скорее бы минула ночь, чтобы я мог расстаться с собой», — вспомнились ей стихотворные строчки Карло Гонсало, и она отчего-то принялась думать о нем. Иногда ей казалось, что Алена права, и нет никакого Карло, и никогда не было. А стихи эти писала сама Любка. Придумала этого слепого поэта и жила в иллюзиях.

Но ведь тогда она, Любка, просто гениальна. Стихи-то у нее получались странные, загадочные и наполненные именно тем чувством слова, которого, увы, так не хватает многим современным поэтам. Получается, что если эти стихи писала Любка, то ее судьба ужасна, и куда Аськиным маленьким страданиям рядом с этим — огромным?

Она вдруг почувствовала себя эгоистичной, глупой, и ей стало стыдно за себя. Виолетта, Любка, Митя, Алена… Люди, которые окружали ее, несли внутри себя собственную маленькую трагедию, и их жизнь куда более наполнена смыслом, чем ее собственная, Аськина.

«Если присмотреться, то я просто нахалка, — сказала она себе. — Я счастливая нахалка, которой не хватает чуткости и душевного тепла…»

Ей стало так жалко всех своих друзей, включая и Алену, что она заплакала. Так и сидела, вытирая слезы тыльной стороной ладони, и ей даже стало немного легче, будто она только что поняла одну из истин и оказалась ближе к небу.

Друг Дыни жил в самом центре города, вот только домик оказался полуразвалившимся, невесть как сохранившимся частным домишкой… «Даже перекошенный туалет во дворе», — отметила про себя Алена, уже ругая себя за легкомысленную авантюру.

Из окон неслась громкая музыка — похоже, Дынин приятель и не собирался считаться с окружающими. Дверь оказалась открытой, заходи-кто-пожелает…

Алена вошла следом за Дыней, и сразу ей бросились в глаза три шестерки, нарисованные чьей-то рукой прямо у входа. Алене стало смешно.

— Вы сатанисты? — поинтересовалась она, пытаясь скрыть ироническую усмешку.

— Если только Горец, — пожал плечами Дыня. — Я принципиально не придерживаюсь никаких религий.

В любом случае оказываешься чьим-то рабом, а я предпочитаю сам быть рабовладельцем. — Он крикнул в глубину комнаты: — Горец? Ты спать завалился?

«Он не докричится», — подумала Алена. Разве возможно перекричать этого Летова, который заполнил все пространство своим голосом?

Но дверь скрипнула, и она увидела перед собой огромного парня, на ее взгляд, обремененного уже лишним весом, с трехдневной щетиной на щеках и подбородке, придававшей ему несомненное сходство с неандертальцем. Парень уставился отчего-то на нее мутным, осоловелым взором. То ли со сна, то ли с похмелья, решила она.

— Знакомься, это Аленка, — сказал Дыня. — А это вот Горец…

Алена постаралась улыбнуться приветливо, скрыв некоторое замешательство от ответной реакции — Горец вовсе и не подумал улыбнуться ей в ответ и ничего не сказал, продолжая рассматривать ее тяжелым, мутным своим взглядом, от которого у Алены даже забегали по спине мурашки.

— Рыгалова нет, — наконец сообщил Горец, продолжая сверлить Алену взглядом. — Придется сходить, братан. Все выпили райские птахи. Надо было явиться раньше.

— Сходим, не проблема, — кивнул Дыня, и Горец наконец-то улыбнулся.

Хотя, надо признаться, назвать улыбкой эту гримасу можно было с огромной натяжкой. Но хоть так…

Алене вдруг ужасно захотелось исчезнуть, развернуться и пойти назад, в гостиницу, подальше от этого мрачного типа. Она вдруг поняла, что от него пахнет опасностью — куда сильнее, чем от Дыни, и вообще ей уже не нравится вся эта компания.

— Проследи за барышней, — попросил Дыня.

— Я… — начала было Алена, собираясь сказать, что она передумала, ей пора домой, но тут же осеклась, поняв по мрачному взгляду Горна, что никто ее отсюда не отпустит. Можно кричать — соседи, сразу понятно, настолько привыкли к крикам, что не обратят на это никакого внимания. Убежать тоже не получится. Единственный выход — сделать все, чтобы им понравиться. Чтобы они признали ее за свою.

«Да, — тоскливо подумала она, оборачиваясь назад, в очередной раз понимая, что выхода из ловушки нет, — ты круто влипла, моя дорогая…»

— Зачем тебе взваливать на плечи этот крест? — спросила Виолетта.

Она все еще не верила Лене. Что-то в нем настораживало ее — или это была только привычка? Вечное ожидание подвоха…

— Любовь — это и есть готовность взвалить на свои плечи чужой крест, — спокойно ответил Леня, помешивая ложечкой сахар в чашке. — Ведь Люба поступила именно так. Тетя Катя мне все рассказала. Она любила тебя и взяла на свои плечи твой крест. Разве это несправедливо, что я хочу сделать для нее то же самое?

— Нет, — покачала головой Виолетта. — Это мое. При чем тут вообще ты?

— Я ее люблю.

— Разве можно полюбить оболочку, в которой спит душа?

— Откуда ты знаешь? Кто тебе сказал, что Любина душа спит? Она живая. Просто тебе кажется, что она спит.

— Ты псих.

— Ты это уже говорила.

— Ну, так повторю еще пару раз, поскольку это констатация факта. Ты псих. Псих?

— Это моя проблема.

— Это моя сестра. А я не хочу, чтобы ее мужем стал псих.

— А кто еще захочет этого?

— Я ее вылечу.

— Я тоже собираюсь ее вылечить.

— Твое желание — чистой воды эгоизм?

— А мне кажется, что это ты эгоистка.

— Вот как?

Она поднялась.

— Сейчас я просто тебя ударю.

— Пожалуйста, — серьезно улыбнулся он ей. — Тебе так будет легче?

Она хотела ему сказать обидные, резкие слова, но посмотрела в его глаза и поверила ему.

Села обратно и покорно спросила:

— Когда ты собираешься жениться?

— После того, как мы уладим твои дела с Фрайманом, — спокойно ответил он. — Для меня всегда сначала дела, а потом уже личное.

Снова в душе у Виолетты появилось подозрение, что все делается затем, чтобы привязать к себе покрепче именно ее, Виолетту, — ну куда она денется, если ее Любка будет от него зависеть? Он словно прочитал ее мысли, потому что последующая фраза явилась своеобразным ответом на ее подозрения:

— Я не собираюсь делать тебя своей рабой. Все, что я делаю для тебя, я делаю ради Аниной памяти. Если бы она была жива, она сделала бы это сама. Понимаешь, Виолетта, когда Аня узнала, что у нее рак и ей осталось совсем мало, она просила меня, чтобы я сделал для тебя все, что смогу.

Она постоянно испытывала вину за то, что с тобой случилось. Можешь мне поверить — Люба тут совершенно ни при чем. Если бы ты была бездарностью, я все равно женился бы на твоей сестре, вылечил бы ее, потому что мое отношение к ней никакого касательства к тебе не имеет. Но ты талантлива, Виолетта. Аня была стопроцентно права. Могу сразу тебя предупредить: не такое уж это счастье — оказаться на олимпе нашего шоу-бизнеса. И твоя жизнь запросто может превратиться в сплошную борьбу за место под шоу-солнцем. Причем противники у тебя будут подлые, способные сломать и утопить тебя. Но Господь дал тебе голос. Если однажды ты захочешь уйти со сцены, я пойму тебя. Петь можно и в церковном хоре. Но попытаться надо. Хотя бы затем, чтобы не укорять ни себя, ни меня, что мы не пытались изменить твою жизнь.