АlshBetta - Русская [СИ]

Я набираю номер, а у меня знакомо дрожат пальцы. Глубже дышу.

Я жду ответа, а гудки такие длинные, соединение такое долгое… я накрываю живот левой рукой.

Я думаю, что мне сказать, но придумать не получается. Сжимаю телефон крепче, приложив к уху.

Сейчас в Лас-Вегасе десять утра. Я не слишком рано, правда?..

— Здравствуй, дочка.

Он отвечает после пятого гудка. Тронутым, но сосредоточенным голосом.

Слова застывают у меня в горле. Мучительное дежавю, подпитываемое детским страхом. Одна лишь мысль о том, ради чего это делаю и в какой день, подбивает переступить через себя. И сказать.

— Здравствуй… отец.

Я слышу, даже ощущаю повисшее на том конце молчание оцепеневшего Рональда. Но, стоит отдать ему должное, в руки он себя берет быстро.

— Я надеюсь, у тебя все хорошо, Изза. Я очень рад твоему звонку.

Почему-то подступают слезы. Тоже до боли знакомая реакция. Мне надо переходить к главному, если я все же хочу, чтобы этот звонок полноценно состоялся.

— Все в порядке. Я звоню… я хочу… Рональд, я хочу, чтобы вы с Розмари приехали к нам на Рождество. Мне… это нужно.

И это правда так. Когда Розмари сказала мне об их намерении пожениться с Ронни, я практически впала в отчаянье. И все же приняла это обстоятельство. В конце концов, это их жизнь. Кто-то в большей, а кто-то в меньшей степени, но оба заслужили шанс на свое счастье. Не мне им мешать, сполна наслаждаясь своим собственным. Я уповаю, Розмари знает, что делает. А Рональд, быть может, даже изменился.

— Изза… дочка, спасибо. Я… ну конечно же, мы… мы приедем. Когда скажешь.

— Мне кажется, девятнадцатого декабря подойдет.

— Девятнадцатого декабря, Изабелла, — быстро соглашается он, — я буду счастлив. Мы будем.

Я вздыхаю, приникнув к заборчику. Кусаю губы, стараясь сделать так, чтобы слова звучали искренне и не тяжело. Мне не хватает легкости, уверенности в голосе.

— Тогда договорились…

— Изабелла, я приеду, я обещаю. Но если вдруг ты передумаешь… я пойму.

Я нервно усмехаюсь, сжав пальцами ткань своего платья.

— Нет… Рональд. Я не передумаю. До встречи.

И кладу трубку.

Ну что же, вот он, шанс, о котором ты просил, отец. Я смогла тебе его дать.

Декабрь.

— Я боюсь, Ксай.

Эдвард, просматривающий очередное письмо, поднимает на меня глаза. Традиционная серая пижама с кофтой с синей полосой на груди, сколько воспоминаний с ней связано. Волосы, слегка растрепанные, потому что в процессе чтения он то и дело ворошит их. Очки в черной оправе и пристроенная на тумбочке белая кружка зеленого чая. Он еще не остыл.

Взгляд у Эдварда очень мягкий. Аметист никогда не обделял меня своей добротой и пониманием, но с наступлением беременности, особенно второго ее триместра, свет и тепло его сущности стали более трогательными и ощутимыми. Это всегда очень ободряет.

— Ты тревожишься, моя радость.

Я, приникнув спиной к большой серебристой подушке, устроенной у спинки кровати, закусываю губу. На вискозную ткань ночнушки — в цвет латте, моего любимого напитка — кладу обе ладони. Одно тактильное ощущение растущего живота, его теплой и округло-гладкой кожи успокаивает. Мне нравится понимать с упоительной ясностью, что все это — взаправду. И что дней до нашей встречи с лисятами с каждыми проходящими сутками остается все меньше.

Эдвард улыбается мне краешками губ, заприметив этот характерный жест.

А я медленно, расстроенно качаю ему головой.

— Нет, Ксай. Я боюсь.

Последнее время я слишком часто говорю то, что думаю. Притупляется способность тщательно подбирать слова из-за буйства гормонов или же потому, что рядом с родными людьми за столько времени не приходилось прятаться, я не знаю. Только вот факт остается фактом.

Алексайо снимает очки, откладывая и их, и парочку писем на белой бумаге в синюю клеточку на прикроватную тумбу. Пододвигает кружку и приглушает свет своей лампы. А потом устраивается рядом со мной. От него пахнет домом, зеленым чаем и нашей постелью — я машинально тянусь навстречу.

— Расскажи мне, Бельчонок. Все-все мне расскажи.

Он целует мое плечо, скрытое длинным рукавом ночнушки, прежде чем накрыть ладонью живот. Я облегченно, достаточно резко выдыхаю, почувствовав его пальцы. Я знаю, что сберегу детей любой ценой и никогда не позволю ничему дурному с ними случиться, но непосредственное присутствие Алексайо — куда лучшая гарантия. В его способностях нас всех оберегать я не усомнилась ни разу — порой даже слишком высокой ценой, мистер Каллен.

— Когда ты так делаешь… мне спокойно.

Признаюсь так просто и отрывисто, что вызываю на лице мужа ухмылку.

— Я всегда так делаю и буду делать. Я здесь, моя любовь.

Он придвигается ближе, целует теперь мою щеку, а затем — уголок губ. Теперь я слышу еще один запах, едва уловимый — бумаги. Немудрено, ведь уже больше часа он пребывает в ворохе исписанных детьми листов. Скоро Новый год, и, соблюдая свою давнюю традицию, Ксай попросил у Анны Игоревны прислать детские письма для Деда Мороза (мне расшифровали, что так в России называют Санту). Официально в целеевском приюте проживает сто пятнадцать воспитанников. В этом году Эдвард твердо заявил мне: он намерен выполнить желание каждого ребенка. И пусть подарить малышам маму и папу он не в состоянии, материальные вещи и кусочек сказки — вполне. Моя приметливая фраза, что теперь Алексайо готов каждодневно сворачивать горы, оказывается, попала в самое «яблочко». Когда так счастлив, счастьем хочется делиться. Я его понимаю.

Я сама, попав под эйфорическое влияние эмоций, пригласила Рональда и Розмари на Родос, на католическое Рождество. И уже которую неделю не могу успокоиться, поражаясь своей самонадеянной смелости и неоправданному риску разрушить хрупкий мир — Дамира, наш и даже отца с Роз. Правда ли мы все готовы к этой встрече?.. К такой встрече.

— Твое лицо выдает тебя, — ласково журит муж, коснувшись складочки между моими бровями, — я вижу, Бельчонок, что ты места себе не находишь. Но поверь, кардинально завтрашний день ничего не изменит.

— Ты не можешь быть в этом уверен…

— Я уверен, что мы будем вместе. И вместе со всем справимся. Разве не ты сама меня этому учила?

Его оптимизм, если быть честной, заражает. Пусть и не настолько, насколько бы мне хотелось, но какое-то поднятие духа ощущается. Ксай не умеет делать ничего наигранно, особенно что касается его настоящих чувств — так я научилась в свое время видеть его истинные эмоции за закрытыми замками всего мира.

— Я слишком… слишком всем дорожу. Ты и Дамирка, девочки… мне не хватает духа даже представить…

Эдвард внимательно меня слушает. Привлекает к себе, кутает в объятья. Я слышу ровное биение его сердца — мой драгоценный звук — и ощущаю согревающее тепло пижамной кофты. Сколько ночей я провела, уткнувшись в ее мягкую ткань. Все повторяется.