Дэвид Левитан - Бесконечный плей-лист Ника и Норы

Может, так мне кажется, что я контролирую хоть что-то. Как будто, если это просто история, которую я рассказываю, или песня, которую я пою, то все будет в порядке, ведь именно я придумываю слова. Но в жизни это не работает. По крайней мере, в тех случаях, когда она несправедлива.

Думаю, классно в этом, что я на самом деле не рад был увидеть Трис. Пожалуй, впервые за всю свою жизнь. Она вошла, и у меня к чертям упало настроение.

Было довольно странно думать о том, что Нора знала, кто я такой, еще до того, как я с ней познакомился, что она была где-то рядом с Трис, а я не замечал ее. Но, думаю, ничего удивительного в том, чтобы не замечать планеты, когда глядишь на солнце. Оно ослепляет.

Раз она меня знает, все это начинает выглядеть более убедительно. Я произвел на нее первое впечатление, даже не подозревая об этом. Она знает, кто я – по крайней мере, чуть-чуть, – и она все равно рядом со мной. Надеюсь, она останется дольше, чем на две минуты.

Официантка, наверное, думает, что я мерзкий извращенец, потому что я неотрывно смотрю на дверь туалета.

Наконец, она открывается, и из нее выходит Трис – одна. Первое, что мне приходит в голову, – в духе группы «Godspeed you, Black Emperor!»: « Что ты сделала с Норой? Где она?»

Но Трис не задерживается ни на минуту, не оставляя мне возможности задать вопрос. Она просто протискивается мимо стола и кричит мне: «Я же говорила, что ты где-нибудь ее найдешь! Отличная работа! И удачи тебе с этим. Тебе понадобится. Я тебе почти что сочувствую».

Единственный ответ, который мне удается придумать:

«Спасибо».

Но я не говорю больше ничего. Я даю ей уйти. То есть я не хочу, чтобы она оставалась. И да, так вот получилось, что я впервые отпустил ее, и при этом меня не одолевают мысли о ней. Думаю, кто-то назвал бы это прогрессом.

Нора возвращается за столик. Она выглядит по-настоящему взволнованной, ее лицо раскраснелось, пульс явно ускорился. Наверное, у них вышла перепалка.

– Ты в порядке? – спрашиваю я.

Она кивает с отсутствующим видом. Затем снова смотрит на меня, и наш разговор словно оживает. Она снова со мной.

– Ага, – произносит она. – Ей просто нужны были деньги.

– И ты дала ей то, чего она хотела?

– Думаю, у нас много общего, правда?

– Она – как стихия, чертова сила природы, – говорю я.

– Определенно.

– Но к черту ее.

Эти слова, похоже, стали для Норы полной неожиданностью.

– Что? – переспрашивает она.

– Не знаю, что она сказала тебе, и, наверное, знать не хочу. Точно так же я не хочу знать, зачем ты заказала эту гору еды или откуда у тебя эта рубашка – хотя не имею ничего против нее. Это не то, что я хочу знать.

Она демонстративно накалывает на вилку кусочек польской колбасы и, прежде чем сунуть его в рот, спрашивает:

– Тогда что ты хочешь знать?

Какого рожна мы здесь делаем?

Это все и правда невероятно глупо?

Готов ли я вообще к такому разговору?

– На самом деле я хочу знать, – произношу я, – какая песня тебе больше всего понравилась из тех миксов, которые я сделал для Трис.

Секунду она молча жует. Глотает. Запивает водой.

– Ты и правда хочешь это знать?

– По-моему, неплохо для начала.

– Честно?

– Ага.

Она даже не задумывается.

Просто отвечает:

– Песня о том, что он замечает. Не знаю, как называется.

Ух ты. Ну, то есть я думал, она просто назовет какой-нибудь трек Патти Смит, или Fugazi, или Джеффа Бакли, или Where’s Fluffy. Или даже какую-нибудь песню Bee Gees, которую я туда добавил просто по приколу. Я не предполагал, что она выберет что-то, что я сам написал и спел. Я даже не собирался добавлять этот трек в тот микс. Но однажды ночью я почувствовал себя таким уставшим от общения с Трис, что не смог уснуть, пока не превратил прошедший вечер в песню. Я записал ее на компьютере, а потом запрятал в миксе, который подарил ей на следующий день.

Трис никогда не упоминала об этой песне.

Ни разу.

– «Восемнадцатое марта», – говорю я.

– Что?

– Песня так называется. Ну, то есть на самом деле у нее нет названия. Поверить не могу, что ты ее помнишь.

– Она мне понравилась.

– Правда? – вынужден спросить я.

– Правда, – отвечает она. И по интонации я понимаю, что это очень правдивое «правда». Затем, к моему восхищению, она наклоняется вперед и начинает напевать мотив. Не в полный голос, не так, чтобы слышал весь ресторан. Как будто приглушили звук колонок или играет радио в машине, когда едешь куда-то в ночи, и ни души вокруг. Она поет мне мои слова:

Я тронут, это прекрасно. Не текст, который я написал, а то, как она возвращает мне эти слова. Как она вспоминает текст и мелодию. Как звучит ее голос.

Она отчаянно краснеет, так что я не хлопаю ей, ничего такого. Я лишь киваю, надеясь, что она уловит мое восхищение.

– Ух ты, – только и произношу я.

– Ага, я так и думала. Хотя, честно говоря, в первый раз, когда я ее услышала, у меня выдался по-настоящему неудачный день.

– Поверить не могу…

– Клянусь, я не следила за тобой, ничего такого. Клянусь, я забыла все остальные песни.

– Правда?

– Может, сменим тему?

И я неожиданно для себя говорю:

– На самом деле дело было не в ней.

И понимаю, что это правда.

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает Нора.

– Знаешь, все дело было в чувствах. Она пробуждала их во мне, но они не относились к ней. Все дело было в моей реакции, в том, что я хотел чувствовать, – и потом убеждал себя, что чувствую именно то, чего так сильно хотел. Это иллюзия. Это была любовь, потому что именно такую любовь я для себя придумал.

Нора кивает.

– С Тэлом все дело было в том, как он всегда желал спокойной ночи. Разве не глупо? Сначала по телефону, а потом, когда он отвозил меня домой, а потом, когда мы засыпали вместе. Он всегда желал мне спокойной ночи и произносил это так, словно это были не пустые слова. Наверное, его мама всегда так делала, когда он был ребенком. Привычка. Но я думала: «Это забота. Это по-настоящему». Это может перевесить много проблем. Простое пожелание спокойной ночи.

– Кажется, Трис вообще никогда не желала мне спокойной ночи.

– Что ж, я абсолютно уверена, что Тэл не вдохновлял меня на песни.

– Какая неудача. Тэл рифмуется буквально с чем угодно.

Нора на секунду задумывается.